Софья Радзиевская - Полосатая спинка. Рассказы
Что за причина суматохи? Оказывается — мои наездники. Они порхают вокруг гусениц, пугливо отлетают и опять возвращаются. Но они уже сыты соком цветов. Что им здесь нужно?
Вот один наездник быстро подлетает к гусенице, садится на неё и колет её крошечной трубочкой-яйцекладом, находящимся на конце его брюшка. Гусеница опять хлещет верхней частью тела по листку и по ветке. Она убила бы наездника, попадись он ей. Но он уже отлетел, сидит на соседней ветке, трёт лапками глаза и оправляет крылышки. Дело сделано: в тело гусеницы он успел отложить яичко. Гусеница билась и пугала наездника инстинктивно, бессознательно, но мы знаем: в яичке наездника — её погибель.
Мать-наездник, пристроив таким образом свои яички, заползает под травинку или листок и умирает.
Гусеницы успокаиваются. По виду нельзя отличить здоровых от уколотых. Все они опять принимаются за еду.
Яичко в теле гусеницы живёт совершенно удивительной жизнью: соки тела гусеницы, проникая через тонкую скорлупу, питают его, и оно начинает расти, удлиняется, даже ветвится. Подумайте, яйцо — и вдруг растёт! А гусеница тоже продолжает жить и кормиться и успевает запасать столько пищи, что соков её тела пока хватает и на странного гостя.
Проходит несколько дней, и на ветвистом яйце в теле гусеницы появляются перетяжки. Теперь оно походит на бусы. А затем из каждой бусинки выходит крохотная личинка наездника, из одного яйца — целая семья. Личинки сразу принимаются за работу: они пьют соки хозяйки, но вначале не трогают ни одного из важных для жизни органов. И потому гусеница продолжает жить и питаться, хотя и более вяло, пока выросшие личинки не заполнят всего её тела.
Но что за беда? Она им больше не нужна. И острые челюсти личинок впиваются в стенки тела заживо съеденного хозяина. В эту минуту гусеница имеет странный вид: из тела её точно вырастают маленькие иголочки, но каждая из них живёт и извивается. Это личинки наездника вылезают сквозь прокушенную кожу.
От гусеницы осталась почти одна шкурка, но она ещё слегка дёргает головой, шевелит ножками. Личинки наездника, вышедшие из неё, выпускают изо рта тонкие нити и дружно начинают плести шарик, с которого начался наш рассказ.
Некоторое время ещё видно, как они копошатся внутри, затем общий шарик становится плотным и непрозрачным.
Если его разрезать через несколько дней, окажется, что в этой общей оболочке каждая личинка ухитрилась сплести ещё отдельный кокончик и в нём превратилась в куколку. Это и есть белые соты, которыми мы любовались. Через неделю или две из этих кокончиков вылетит новое поколение наездников и опять они полетят откладывать свои яички в гусениц. Крохотки наездники — наши большие друзья, они уничтожают вредных гусениц.
А около кокона ещё сидит умирающая гусеница. Иногда в суматохе её даже привязывают к шарику, иногда все кокончики располагаются вокруг неё и она выглядывает точно из белоснежной муфты. Она дёргает головой и слабо шевелит ножками. В ней тлеет искра угасающей жизни. Приходят муравьи и утаскивают её. В природе ничто не пропадает.
ГОЛУБОЙ ХРАБРЕЦ
Как случилось, что в боку корзинки оказалась дырка, через которую вывалился крольчонок, этого никто не знал. А корзинку продолжали нести и донесли до маленького домика в лесу.
— Получай, стрекоза! — проговорил такой густой и громкий бас, что крольчата в корзинке вздрогнули. А было их целый десяток. И все как один — голубые.
— Дядя Степан, спасибо! Спасибо! — закричала маленькая девочка и запрыгала так, что косички у неё на спине тоже запрыгали.
— Один, два, три, четыре, — считала она, ласково трогая пушистые спинки, и вдруг вскрикнула: — Дядя Степан, а где же десятый? Тут только девять.
Стали искать. Осмотрели корзинку, нашли дырку и очень огорчились.
— Беда-то какая! — сокрушался дядя Степан. — И как это я недоглядел!
— Страшно-то ему как, наверно, одному, — грустно сказал Иринка. — Он такой маленький! Его съест кто-нибудь: лисица, а может, волк…
Десятый, и правда, сначала очень напугался. Где вывалился из корзинки — там и остался сидеть, прижавшись к густому кустику травы. Сидел и дрожал. Ух, как дрожали его ушки хвостик и маленький розовый нос.
А шаги на тропинке становились всё глуше и скоро совсем затихли.
Однако время шло, но ничего страшного как будто не случилось. Крольчонок постепенно успокоился и перестал дрожать. Он отодвинулся от кустика травы и не спеша запрыгал по тропинке, где только что проехали в корзине девять его братцев и сестриц. Так бы он, вероятно, допрыгал до маленького домика в лесу, и тогда не было бы и этого рассказа, как вдруг…
Шлёп! На тропинку перед самым носом крольчонка выпрыгнула из травы огромная лягушка, и сама, видно, напугалась: так и осталась сидеть, расставив лапы и выпучив глаза. А Десятый, не помня себя от страха, повернулся и кинулся бежать в самую чащу леса.
Он бежал всё дальше и дальше, пока не наткнулся у поворота на большую кучу хвороста, влетел в неё да так и замер под спасительной крышей.
Ночью Десятый, должно быть, успокоился и поспал, потому что утром с первыми лучами солнца выбрался из хвороста, сел и огляделся довольно храбро. Он проголодался и не прочь был позавтракать.
Около самого его носа колышется травинка и пахнет очень аппетитно, как будто говорит: «Съешь меня, пожалуйста!»
Десятый осторожно ухватил травинку зубами. Ах, как вкусно! А рядом растёт другая, такая же сочная. Крольчонок потянулся уже храбрее и управился и с ней, а там пошла третья, четвёртая…
Десятый уже не церемонился и щипал травинки, пока не наелся досыта. Тут он совсем расхрабрился, растянулся на пригретом солнышком пеньке и даже ножки вытянул, но вдруг насторожился: на тропинке появился страшный зверь, весь колючий, с длинным рыльцем. Он бежал и пыхтел и топал по дорожке, наверное, думал, что весь лес — его собственный.
Крольчонок проворно вскочил и юркнул в хворост, а колючий зверь шариком прокатился мимо. Было страшно. Очень. Но скоро Десятый передохнул и осторожно забрался на верхушку своего домика из сухих веток.
Колючий зверь покатился по дорожке обратно. Он фыркал, топал и вдруг у самой кучи хвороста схватил большого жирного червяка.
Крольчонок испугался ежа теперь не так сильно. Он только до половины запрятался в сучья, а голову выставил наружу и наблюдал, как тот разделывался со своей добычей.
Прошло немного дней, и Десятый уже почувствовал себя в как дома. Сердитого ежа он совсем перестал бояться и только слегка сторонился, заслышав, его топот на тропинке, а как-то раз не отпрыгнул и даже мордочку к ежу протянул: дескать, давай познакомимся!
