Леонид Кокоулин - Затески к дому своему
– Гриша, – окликнул его от костра Анисим. – Собери охвостья на растопку.
Гриша собрал сухие отмершие остатки веток от моста и принес к костру. Отец колдовал над котелком. Гриша подсунул растопку под приготовленные дрова и поджег. И тогда сунул нос в котелок – рябчик! Заскулило в животе.
– Мясом сыт не будешь, а горячего похлебаем. – Анисим поискал что-то в снегу за колодой и выложил сверток из листьев бадана. Листья развернулись – пара хариусов.
– Малосольный! Ты когда, папань, успел?.. Я люблю, не дожидаясь похлебки, исти рыбу.
– И я, – поддержал Анисим Гришу, придвинув ему покрупнее рыбину.
Гриша взял помельче и переложил хариуса на свою половину стола. И оба засмеялись.
– Но вот и отстрелялись. Будет день – будет пища.
– А ты, папань, слыхал: ночью кто-то выл?
– Может, заспал, – неуверенно ответил Анисим.
– Зачем врать-то, – с обидой сказал Гриша. – И за реку меня не взял, думаешь, я не понял почему?
– Ну это святая ложь.
– Не бывает святой неправды, – возразил Гриша.
– Это верно, – согласился Анисим. И снова мысленно увидел себя таким, как Гриша. Интересно, как бы дед Аверьян поступил? Взял бы на плот его, Аниську, или оставил на берегу, как он сына?
– Папань, ты хотел рассказать про деда Аверьяна, а сам ушел куда-то…
– Наш дед правдолюб. Правдой живет… – Анисим заговорил так, будто дед Аверьян только что вышел и с минуты на минуту должен быть. – И характер основательный. Если уж выведут да не в духе, скажет: «Раззуди его комар». Все. Ша. Последнее слово. И все знали. Предел…
– Потом врежет? – вставил Гриша.
– Нет. А силушку в жилушках он имел, я уже тебе рассказывал.
– А тогда чего?
– Ничего, уважали. Слушались. Помню, вставали рано, петухов будили. Боронить начинали – солнце еще не взойдет.
– Это когда, до или после? – спросил Гриша.
– Ты чего имеешь в виду?
– Ну как в тайгу загнали вас.
– В тайгу? И ты с нами был на руках у матери. Стало быть, до раззора еще. Когда жили своей домашностью… Дед Аверьян поутру поет, будит меня. – Анисим встал, подложил сучьев в костер и пересел со своей чуркой поближе к Грише. – Вот дед и заведет: «Аниська, вставай, пришел, тебя дома не нашел. Мед поспел». Слышу сквозь сон, как стукнула о стол деревянная миска с медом. «Вставай, пострел»… Поднимусь, сижу на постели, а голова не держится, как переспелый подсолнух. «Ну-ну, милай, вот мы его сейчас, сдунем». Дед сдувал с головы сон, щекотал бородой… Жили мы с дедом Аверьяном на заимке, выхаживали молодняк: телят, овец, ну и рыбачили понемногу на еду. Лес, речка, что еще надо – живем в свое удовольствие. И тут напасть приключилась: то овечка исчезнет, то теленок не придет. И костей не можем найти.
– Волк? – встревоженно спросил Гриша.
– И мы себя спрашиваем: волк? Ночь с ружьем просидим – ни воя, ни шороха тебе. Утром обойдем заимку – и следов не видать. Дедушка уж сомневаться, не зря ли грешим на волка. А тут исчезла собака. Была и нет. И собака хорошая, зверовая. Как сквозь землю провалилась. А мне пуще всего собаку жалко. Загнали мы животину, под вечер уже дело было, дед Аверьян и говорит: «Ты посиди, Аниска, подомовничай. – Занес охапку дров. – Строй, говорит, дом, а я скоро буду – пойду изловлю Савраску». Конек с нами был, удалый такой, под седлом ходил. «Если припозднюсь, – говорит, – серянки вот, жировка на припечье», – показал он на русскую печь. Проводил деда за порог, закрыл дверь, посидел еще сколько-то на лавке и принялся строить. То соберу дом, то снова раскатаю поленья. Уж и не вспомню, сколько прошло времени, как ушел дед. Слышу, скулит, распахнул дверь, никого. Выскочил на улицу, позвал: «Верный, Верный», – так собаку звали. Обежал избу – нет собаки. Только на порог, тявкнул в кустах, недалеко за избой. Там у нас березняк рос, с краю обкусан овцами, ну и грибы в нем водились. «Верный», – опять позвал я. Слышу, уже с другого краю в черемушнике затявкал, неумело, жалостно. Добежал до края черемушника, поодаль скулит, в боярышнике. Я бегом туда – никого. Высматриваю, осторожно продираюсь, чтобы не наколоть ноги. Заглянул под выскорь, за валежину. Кажется, тут был… И до леса уже недалеко. Слышу, на краю леса взлаял, и голос как у Верного, когда тот незлобно лает. Белку загнал? Ну ее, махнул я рукой, и хотел повернуть к избе. Опять собаку жалко упускать. Хоть посмотреть, что с ней. Со всех ног бросился к опушке леса, а время-то: солнце закатилось за лес, деревья присмирели. И радость, что собака нашлась, и горе – не дается в руки. Может, в деревню зовет? Дак чего ж, думаю, не показывается?
– Может, это вовсе и не Верный? – с продыхом и нетерпением спросил Гриша.
– А кто его знает, – притушил голос Анисим. – И я уж опосля подумал, что уводит меня… Кажется, вот-вот догоню, вот за кочкой, за пеньком – успею добежать. Подбегу, лай уже дальше – за другим пеньком. Уже и остановиться не могу. В лес вековой заколоденный втянулся. Не заметил, как и сумерки придавили. И тут как бы пришел в себя. Жутко стало. Стою, не знаю, что делать. А сердчишко под рубашкой – как воробей в клетке. Вот-вот заплачу. Повернул голову, дедушка Аверьян за спиной, ощущаю его руку на своем плече – теплая, тяжелая.
«Видишь его, нет?» – тихонько спрашивает дед.
Я пробежал взглядом по прибрежным кустам, остановил на черновине, видневшейся сквозь подсад.
«Не видишь?»
«Вижу, но не разберу».
«Получше вглядись».
«Шевелится. Нет. Показалось. Нет, шевельнулась».
– Волк, папаня? – сжал Гриша руку отца.
– Кто бы это мог быть? Словно вижу чужим зрением.
«Если бы зверь, – говорит дед Аверьян, – не стал бы таиться. Человек? Опять человеку чего не выйти…»
– Так кто? – настойчиво переспросил Гриша.
Анисим помолчал.
– И мы с дедом стоим, а черновина не исчезает, и я опять спрашиваю. Потом вдруг черновина осела и стала сливаться с землей.
«Так кто?» – помню выкрикнул я. Мне уже было не страшно. Мы еще постояли, дед так и не сказал, кто. Давай-ка, Григорий, спать, – поднялся Анисим. – Утро вечера мудренее.
Гриша вскочил с чурки. Пока переобувался в носки, отец уже в шалаше. Гриша забрался под теплый бок отца. Пригрелся, но сон не шел.
– Спишь, папань?
– Сплю.
– Так кто это был? Ты так и не узнал?
– А кто его знает, – сквозь дрему сказал Анисим. – Может, волчица, может, нечистый… Это уж потом дедушка Аверьян в слепой балке обнаружил волчью нору. – Анисим громко зевнул. – Ох, совсем забыл, – спохватился Анисим, перелез через Гришу, накатил на костер сырые чурки.
Гриша хоть и лежал с закрытыми глазами, но все равно хорошо видел и прадеда своего Аверьяна, большого, сильного, и заимку, и как отец из поленьев строил дом, и как обрадовался, когда услышал свою собаку, и как бежал к лесу, и будто это совсем не отец, а он, Гриша, бежал искать свою собаку, и как увидел черновину в кустах…
