Анатолий Онегов - Они живут рядом со мной
Люди другой нации, другой веры могут жить только рабами, способными выполнять приказания. Но для рабства прежде всего надо призвать Голод, долгий, мучительный, пока от всех сложных человеческих правил и законов, создаваемых веками, не останется ничего, кроме инстинкта насыщения. Тогда это будут уже не люди, а стадо, которому можно швырнуть кусок хлеба, и оно поползет к этому куску на четвереньках, поползет с голодным огнем в глазах и лютой ненавистью к сопернику. А потом за кусок этого эрзац-хлеба хозяева заставят рабов трудиться. Трудиться без мысли — от раба требуется лишь движение конечностей, тела, мускульная сила, а сверхчеловеки сами продумают за рабов, как связать эти движения в законченный производственный процесс.
Интеллект уничтожен, забыта мораль, нет прежних ограничений и убеждений — Голод, и только Голод, будет править миром. Люди станут животными. Станут тем медведем, который у куска мяса забыл о добродушии живущего рядом с ним человека. Станут теми волками, что идут в деревню навстречу выстрелам… Голод прав — он торжествует. И голодный блеск собачьих глаз еще раз напомнил мне страшную теорию превращения человека в существо без морали.
Первый возразил теории Голода мой собственный пес… Лихорадочный, жесткий огонь в его глазах погас после нашего тихого дружеского разговора. Я ласково и честно погладил собаку по голове, будто извиняясь, легонько потрепал ее уши, и мы благополучно дождались дороги к людям, к магазину… Да, и к магазину тоже…
Из магазина я вынес буханку хлеба, и мы с удовольствием съели ее. Пес ел аппетитно, громко, просил еще. Он праздновал, по-своему отмечал конец недоедания, но там, в лесу, так и не тронул сухари, лежавшие на виду, — не нарушил закон дружбы с человеком. И все это без окрика, без команд, без наказания…
Я откровенно радовался за свою собаку, радовался за людей, которые сумели поставить на пути Голода прочную моральную преграду. Правда, эту преграду приходилось подновлять у каждого нового поколения наших четвероногих друзей, подновлять все-таки командой «нельзя», но преграда есть, может и должна быть, когда этого захочет человек…
Сейчас вы вправе остановить меня и возразить: «Послушайте, теория Голода еще не опровергнута — ведь собаки все-таки домашние животные. А как поступили бы дикие звери, которым неизвестна команда «нельзя»? Ведь только что мы слышали о волках, обнаживших клыки… А достаточно рассудительное существо медведь, вдруг забывший, что его сосед-человек никогда не был его врагом?..»
Да, волки хотят есть, и их главная пища — мясо. Пищей может быть все: от птенца дрозда до собственного собрата, обреченного на гибель по каким-то причинам. И вот голодная волчья стая за целый день утомительных поисков добывает к вечеру одного-единственного зайца… Один заяц на шесть-семь больших, прожорливых и голодных зверей. Сейчас кусок мяса будет брошен в кучу отощавших животных. Сейчас сверкнут клыки, и вся стая бешено закрутится в жестокой схватке из-за добычи… Но добыча уничтожается мирно, никто из животных не погибает при ее дележе, и волки, подкрепившись, продолжают свой охотничий рейд в прежнем составе…
Объяснение кажется простым: заяц достается сильнейшему. Ведь в любой стае существует иерархия, существует порядок подчинения младших по возрасту и по опыту животных старшим, сильным и более опытным… Сейчас к зайцу сунется несмышленый прибылой волчонок, появившийся на свет только весной. Но тут же раздастся предупреждающий рык отца или матери, и щенок отскочит в сторону… Переярки, полуторагодовалые волки уже знают свое место, боязливо поджимают хвосты и отворачиваются от добычи, которую сейчас уничтожат родители…
Это точно — зайца разделывают без драки — на месте завершения волчьих охот я никогда не встречал ни следов жестокого сражения соплеменников, ни свидетельств даже кратковременной свалки… Но кому же все-таки досталась добыча? Взрослому сильному волку? А что будет тогда с молодыми волчатами, которые еще не окрепли, которым надо мужать, расти, которые и сегодня, и вчера, и позавчера наравне со старшими месили глубокий снег?
В этом случае малыши обречены на голод. Им никогда не набрать нужного роста, нужной для суровой волчьей жизни силы… К волчатам подберется тогда хроническая дистрофия, и они будут обречены на вырождение. Тогда с каждым годом должны будут появляться все более мелкие хилые звери…
Но волки пока не вырождаются — выходит, щенки получают возможность вырасти и окрепнуть даже в трудные, голодные годы. Выходит, волчата не остаются без пищи и тогда, когда добыча стаи не так уж обильна, выходит, им все-таки выделяется необходимое количество пищи даже от скудного обеда… Откуда же этот рациональный механизм стаи? И как объяснить тогда роль иерархии у волков, для чего она, эта иерархия, если «верховный вождь» не становится хозяином всей добычи?
Волчица ушла от логова еще с вечера, всю ночь она обходила свои охотничьи владения и только к утру с трудом раздобыла одного-единственного тетеревенка…
Тетеревенка волчица принесла волчатам. Щенки, глухо урча в птичьем пере, тянули каждый к себе добычу. А голодная мать, с ввалившимися боками, с оттянутыми, обвислыми сосками, только поглядывала за волчатами. Обед окончен. У логова поднимается сытая возня, щенки треплют друг друга, пристают к матери, та податливо отвечает им, принимает игру. Потом волчата устают и блаженно растягиваются на солнце прямо там, где застал их сытый сон. И только теперь волчица поднимется с земли, тихо подойдет к тому месту, где ее щенки трепали птицу, и будто украдкой подберет с земли косточки, не поддававшиеся волчатам…
Наверное, мать-волчица не забывает своих волчат и осенью и зимой, когда волки собираются в стаю. Пожалуй, именно волчица и приносит с собой в хищный отряд те правила, тот механизм, который возводит преграду Голоду. Возможно, под ее строгим взглядом и отступают от добытого зайца не только волки-переярки, но даже и волк — отец семейства, чтобы волчата смогли утолить голод. А если волчица уже не раз отгоняла от обеденного стола взрослых животных, то почему у всей стаи не может появиться почтительное уважение к своим, пока еще не подросшим собратьям? А может быть, и волк-отец как-то по-своему помнит о том времени, когда в логове подрастали волчата и когда он тоже рыскал по округе, добывая для этих самых волчат пищу. А потом рвал добычу на куски, глотал ее целыми кусками и тяжелой, усталой походкой шел обратно, к щенкам. А щенки уже крутились возле отца, тянулись своими остренькими мордочками к его тяжелой, лобастой морде, а он, в ответ на такие просьбы волчат, отрыгивал им недавно проглоченную добычу — кусок за куском…
