Юрий Куранов - Избранное
— Не дам.
— Отберу ведь. — Федька оскалился, и во рту у него блеснул золотой зуб.
«Откуда это он зубом обзавелся? — подумал Олег. — Фиксу, видно, вставил. А может, и выбил кто».
Федька схватил Наташу за руку.
— Не дам, — сказала Наташа. — Ой! Отпусти, больно. Дурень.
— Отдай, помнить буду.
— Отпусти, — сказала Наташа.
— Не отпущу.
Олег шагнул вперед и негромко сказал Федьке:
— Отпусти.
— А тебе-то что! — глянул на него из-под чуба Федька.
— Отпусти, — сказал Олег.
— Иди, иди. Короче на поворотах, — завспыхивал Федька зубом.
Наташа молчала.
— Отпусти, в морду дам, — сказал Олег.
— Ишь, какой тут выискался интеллигентик, — сказал Федька, отпуская Наташу. — Смотри, зубов не соберешь.
— Своих не соберу, так фиксы вставлю, — сказал Олег. — Вот так!
Эх, и кто бы нас задел,
мы б того задели бы —
от Москвы до Сталинграда
скулы полетели бы, —
прокричал кто-то, отплясывая в темноте.
— Слышал? — сказал Федька.
— Слышал, — сказал Олег. — Пойдем, Наташа.
Наташа не спеша пошла за Олегом в клуб.
— Ты чего на него? — сказала она.
— А чего он?
— А он ничего. Шутил ведь, — качнула Наташа бровями. — Очень он смахивает на одного морячка, на пароходе когда ехала. Парнишечка такой.
— Тогда иди. Мне-то что. Я думал, ты и вправду. Иди.
Олег купил билет и пошел в кино.
Сначала показывали киносборник. Молодой боец, веселый и лихой, где только встречал, там и бил немцев. Он их бил и все пускал в ход поговорку. Он колом убил немецкого мотоциклиста посреди дороги. Немцы не знали, как с ним справиться. Зал смеялся и подбадривал бойца.
И после короткого перерыва пошел другой фильм — «Разгром немецких войск под Москвой». Пришел он в зал бесстрашной, уверенной и на все готовой музыкой.
Ползли немецкие танки. Они ползли с ревом, и казалось, ничем нельзя их остановить. Они ползли прямо на зал, и сердце падало, а ноги леденели. Потом ползли самолеты, и сотни бомб сыпались на наши города.
А потом перед Мавзолеем шли наши войска. И диктор говорил, что они прямо с парада отправляются в бой. А песня успокаивала и железными, похожими на клятву словами внушала:
Мы не дрогнем в бою
за столицу свою,
нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
обороной стальной
остановим, отбросим врага.
Били из заснеженных дотов наши огромные пушки. Пошли наши самолеты. Пошли наши танки. Пошли в атаку наши бойцы и падали на бегу, одни поднимались и продолжали бег, а другие оставались лежать.
Олег не помнил себя. Раньше он никогда не чувствовал, будто его нет. Но теперь его не было. Не было его — именно сидящего в клубе. Был он, сидящий в танке, он, бегущий в поле с винтовкой, он, упавший в снег, он, повешенный, и он, вновь поднявшийся и снова бегущий вперед и кричащий во все горло.
Олег вышел из клуба и только тут заметил, что плачет, что слезы густо текут у него из глаз, но что ему легко, как никогда еще не было. Ночь уже опустилась. Люди ждали второго сеанса, и кто плясал, кто разговаривал. Федька по-прежнему улыбался фиксатым ртом. Он поигрывал Наташиным платочком и снова улыбался.
Проходя мимо дома, где живет Александра Владимировна, Олег увидел, что у нее горит свет. А сама она сидит за столом и читает. С дороги в темноте кто-то свернул к воротам этого дома. Он тащил за собой санки. На санках лежало что-то похожее на скорчившегося и уснувшего человека.
Ночь установилась ясная. Лужи на дороге покрылись ледком, они громко лопались под шагами. В воздухе пахло дальним ветром. Над головой проносились под звездами облака. Олег шагал с легким сердцем, и ему хотелось петь или что-то рассказывать.
Уже в деревне Олег немного пришел в себя. Он заметил, что у Саньки горит свет, а за занавеской кто-то ходит. Это была Санька. Она ходила по комнате так, будто у нее болит зуб.
От окон тянуло теплом, уютом и тишиной. Олег хотел было зайти, но постеснялся. Он пошел дальше, внезапно вспомнив отрывок, что читала сегодня Александра Владимировна: «Застал он ее за работой… Радость он ей сообщил — известье о свадьбе, — и в дальнейшем, уже не скрываясь, он ее целовал как жену и делил с ней труды…» Олег покачал головой и сказал: «Чудно. Пожалуй, отличная у меня память». Подумавши так, он решил припомнить песню из сегодняшнего кинофильма. И припомнил. Пошел, напевая про себя.
Олег подошел к своему дому и услышал в ограде тихий разговор.
— А чего же она говорит? — спрашивала бабушка.
— Ничего, — отвечал дядя Саша. — Плачет. Может быть, говорит, жив он, а я за другого вышла. Хуже всякой, говорит, Калины. С той ночи и пошло, как ты на Петра поворожила.
Бабушка вздохнула.
— И жить, говорит, я, видно, с другим человеком не смогу. Сам, говорит, видишь. Такая моя, мол, судьба. И плачет. И все меня жалеет.
— Жалко ее, бедную, — сказала бабушка. — Да и отца тоже жалко. Плох он теперь. Все вон лежит и лежит. Уж было радовался он за тебя… Кто там? — вдруг громко спросила бабушка.
— Это я, — сказал Олег и вошел в ограду.
Возле крыльца стояли санки. На санках лежал чемодан, лежали узел и гитара.
— Бери, внучек, гитару да неси домой, — сказала бабушка. Она взяла узел, дядя Саша — чемодан, и все поднялись по крыльцу.
3Шел мелкий дождь. Снег почернел. Снег исчез. Никакого снега не было.
Олег пообедал, он съел вареную картошку и кусок хлеба величиной со спичечный коробок. Он выпил еще стакан молока. И стал собираться в школу.
И тут пришел с работы дядя Саша. Не раздеваясь он сел к столу и долго смотрел на бабушку. Бабушка смотрела на него, молчала и мигала отекшими веками. Дед спал, и в горле у него что-то взвизгивало.
— У Парикова был, — сказал дядя Саша.
— Сейчас, что ли, был?
— Утром позвонил он директору, прямо из МТС вызвал.
Бабушка молчала.
— Сегодня ухожу, — сказал дядя Саша.
— На фронт отпустили? — спросила бабушка. — Не поздно ли теперь? Тогда-то за тобой врачи хоть присматривали, в Киеве. А какой из тебя теперь воин? Контузий-то сколько было.
— Не на фронт. В больницу пока.
Дядя Саша сбросил пальто и положил его на лавку, как в чужом доме, куда на минуту забежал погреться. За окнами шел дождь и поднимался ветер.
— Буди отца, собираться буду, — сказал дядя Саша.
— Пусть пока поспит. Спит все время, и не разбудишь, — сказала бабушка.
