Василий Юровских - Веснозапев
Высоко над ковром распахнулся песенной душой жаворонок и зачекал-защебетал на тысячелистнике черноголовый чекан. А в поднебесье парил орел и все не мог оторвать зорких глаз от всенощного искусства перепела. Вместе со всеми птицами и солнцем хотел и я надолго запомнить ковровые узоры. Хотя… останутся они и после меня, и кто-то уже другой встанет здесь в необъяснимой сердечной радости и до конца дней своих не разлюбит отчие края.
ГРИБНОЕ ГУЛЯНИЕ
Шел березняком, слушал заливистого зяблика. И вдруг почувствовал, будто кто-то пристально смотрит на меня. Глянул по траве — руками всплеснул. Батюшки! Грибов-то сколь, того и смотри невзначай зацепишь какой-нибудь. Ну совсем как бы грибное гуляние…
Вот холостежь-обабки куда-то повалили, и все хмельные, развеселые. Ишь, в обнимку двое идут, чай, нестойко ноги держат. А наискосок через дорожку тоже обабок — шляпа набок, грудь колесом, и сам он удалым молодцом. И тальянка вроде бы в руках. Тех двоих, кажись, сманивает:
— Робятушки! Айда к девкам синявкам-сыроежкам! Ух и гульнем-споем на весь зелен лес!..
Ребята и грянули лихо под гармошку:
— Сколько тропочек последних
Мы в обнимочку пройдем!
Ой-да!
А расстанемся, разъедемся —
Друг друга не найдем.
Ой-да!
И все прямо-прямо к сыроежкам. Шумят, слизуну грозят:
— Эй, валуй, не балуй!
Только один повеса лишку хватил и средь бела дня заблудился в трех березах. Запнулся за желтые рогатики, ругнулся вгорячах:
— Эх вы… лапша!..
А синявочки-то как вырядились… Полушалки да платочки розовые, бордовые и красные, то бело-розовые… Сбежались, сплетничают, хиханьки да хахоньки… Миленков дожидаются. Сторонкой голубоньки да зелененьки с честью выглядывают, меж собой о чем-то шепчутся. А солнечно-золотистые до чего пригожи… Уста медовы — сладость одна… Потупились зазнобушки, застеснялися. Поодаль шибко спесивые стоят. Гордынь неприступная! Косынки красные да фиолетовые повязали, статью выхваливаются. Востроухий груздок одним глазком из-за пня за ними робеючи поглядывает и обабкам:
— Ой, робятушки, остерегайтесь-ко их! Жгучеедкие да остроедкие они… Позаритесь на басу-красу, опосля горюшко мыкать станете. Обласкайте-ко скромниц в коричневых платочках. Сиротинками они пригорюнились, о дружках разлюбезных задумались…
Прислушиваюсь да приглядываюсь и замечаю еще беленьких-беленьких сыроежек. Игривые такие, кинулись кто куда, смеха и визга девичьего на весь лесок. А в середке стройный обабок в собольей шапочке. Замешкался парень: «Какую ему облюбовать, какую девицу догнать да обнять-зацеловать!..»
Зазевался я и чуть-чуть было на гриб не наступил. Морщинистый, сухая травка седой бородкой свесилась. Сгорбился дедушка-обабок, на холостежь щурится. И с какой-то ласковой завистью вздыхает…
Дрогнуло что-то во мне, возле сердца больно-больно кольнуло. Жалость какая-то полилась, будто себя самого увидал. И почему-то из берез пошел. Утешаю себя: «Полно тебе, не стар ты покуда. Сколько тебе еще зоревать, по земле хаживать, с ней миловаться…»
Поднял глаза — окрест розовая пшеница растекалась-расплескалась. Под незакатным солнышком синий ветерок тихонько гуляет, дышит медовостью разнотравья, щекочет в колке трепетные осинки. И небо веселое — земле русской радуется. Только я гриб тот забыть не могу. Сам не пойму, как мне почудилось-почуялось в нем что-то не лесное, а нашенское, людское…
СОКОЛИНАЯ БЕРЕЗА
Широко-отложистый Ягодный лог, с робким ручейком и светлодонными бочажками в «подоле», с ранней весны битком набит певучими птахами, вороньем и сороками. По ту пору каждое дерево и каждый куст занят-заселен, кажется, нет ни одной ничейной ветки. Таловые кусты и щетинистая боярка чернеют сорочиными гнездами; рослые березы и осины — пристанище ворон; березняки побережные запеты зябликами и лесными коньками; мелкий подлесок — смородина, калина и вишняги — откликаются друг другу варакушками и соловьями; редкие островки тростника и рогоза потрескивают камышовками; лесистые «рукава» облюбованы дроздами-рябинниками, иволгами и кукушками. И среди общего гама и свиста уживаются чечевицы и камышовые овсянки. Даже канюки где-то находят для себя потайные уголки, чтобы тягуче «оплакать» нелегкую охоту на мышей; даже скромные пеночки потенькивают, словно трехструнные балалайки.
Попробуешь выйти из лога на клеверище или пахуче-кудрявую зелень донника — заструятся с неба жаворонки. И где повис, трепыхая крылышками, любимец весны, там на гнездышке сидит его подружка. Он из глаз человеческих скроется, но и оттуда, из поднебесья, видит свою жаворонушку — серенькую и терпеливую мамашу будущих веснозапевцев.
Что и говорить, Ягодный лог собирает по весне все свое птичье население, и каждое дерево, каждый куст, словно сердцами, распускаются почками, и под песни родятся цветы и зреют ягоды, и вьется из кольца в кольцо русокудрый хмель… Но к половине августа совсем тихо по логу, и весь он уже ничейный, в нем начинает хозяйничать покуда неуловимая осень. Многие птахи отлетели из родимого края, а для тех, что остались, весь лог — общий дом: лети куда хочешь, садись где вздумается…
Вот так и размышлял я, когда в логу на лужайке подле осинника усердно срезал крепконогие подосиновики. И столько их тут глянуло по траве, словно накрошили осины красных листьев.
С теми же мыслями нарвал я охапку сказочно-голубых шаров мордовника на голом угорчике, насобирал метелок белого донника — медовой приправы к табаку. Да так, в задумчивости И грусти об укатившемся лете, пересекал донниковое поле. И вдруг над головой возник свистящий шум, кто-то грозно «жжикнул» по воздуху. Невольно вздрогнул и, что таиться, даже испугался: ни жук, ни пчела и ни оса не смогли родить звук, схожий с реактивным истребителем. Пусть не по громкости, а по характеру.
Поозирался и уже осторожно двинулся дальше. И тут вначале сверху донеслось звонкое «кли-кли-кли, кик-кик-кик», и сию же секунду опять полоснуло воздух свистящим жжиканьем. Показалось, даже кепку мою резануло…
Какое-то недоброе предчувствие и тревога сковали мои ноги. Остановился и к небу глаза поднял: над полем заметил чеглока — самого мелкого сокола. В детские годы полно их водилось по лесам и частенько доставали мы из старых сорочьих гнезд охристо-веснушчатые яички чеглоков. Беспокоились они за свои яички, но ни разу не отваживались их защищать. С чего бы чеглоку при отлете нападать на человека?
С чего, с чего, а соколок, сложив крылья, стремительно ринулся на меня с высоты, жжикнул над головой и опять взмыл в небо…
