Джеймс Кэрвуд - По волчьему следу
Ночью Серая волчица уже не руководствовалась направлением ветра. Она уже безбоязненно подползала к следу, оставленному Пьером Радисоном, и когда Казан услышал ее вновь, уже далеко за полночь, то он все еще лежал, подняв кверху голову, и все тело у него одеревенело, несмотря на то, что мускулы были напряжены. В голосе у Серой волчицы уже слышалась какая-то новая нота, что-то тоскливое, совсем не похожее на товарищеский клич. Это было Предчувствие. И, услышав в нем этот звук, Казан испугался молчания, вскочил и, подняв морду к небу, завыл так, как обыкновенно воют на севере дикие собаки перед хижинами своих хозяев, когда почуют их смерть.
Пьер Радисон скончался.
ГЛАВА VII
ИЗ МЕТЕЛИ
Уже светало, когда ребенок задвигался у груди матери и разбудил ее криками, прося есть. Она открыла глаза, отбросила от лица волосы и увидела на другой стороне палатки неясную фигуру своего отца. Он лежал очень спокойно, и ей было приятно, что он спал. Она знала, что накануне он устал почти до изнеможения, и теперь была не прочь поваляться лишние полчаса, воркуя с маленькой Иоанной. Затем она осторожно поднялась, сунула ребенка в еще теплые одеяла и меха, оделась во что потеплее и вышла на воздух.
К этому времени уже совсем рассвело, и она вздохнула с облегчением, когда увидела, что буря уже прекратилась. Было ужасно холодно. Ей казалось, что никогда еще в жизни она не испытывала такого холода. Огонь погас окончательно. Казан свернулся шаром, засунув нос под брюхо. Как только Иоанна вышла, он, весь дрожа, поднял голову. Своими тяжелыми мокасинами, в которые она была обута, она разгребла золу и обуглившиеся поленья, рассчитывая, что под ними еще тлелся огонь. Но не оказалось ни одной искры. Возвращаясь в палатку, она остановилась на минутку около Казана и погладила его по косматой голове.
— Бедный Бирюк! — сказала она. — Надо было бы тебе дать медвежью шкуру!
Она откинула полу палатки и вошла внутрь. Теперь в первый раз она увидела при дневном освещении лицо своего отца, и Казан снаружи услышал ее отчаянный, раздиравший душу плач.
Теперь уж всякий, кто посмотрел бы на лицо Пьера Радисона, понял бы, в чем дело.
После этого, полного агонии плача Иоанна упала на тело отца и стала рыдать так тихо, что этого не мог услышать даже Казан, несмотря на то, что имел острый слух. Затем она вскочила на ноги и выбежала наружу. Казан вытянул свою цепь, чтобы подбежать к ней навстречу, но она уже не видела и не слышала ничего. Ужас пустыни гораздо могущественнее, чем смерть, и на некоторое время он овладел ею. И не потому, что она боялась за себя. Это был ребенок. Доносившийся из палатки плач резал ей сердце, как ножами.
И тут же пришло ей на ум то, что вчера вечером говорил ей старый Пьер о реке, о полыньях во льду, о том, что до дома осталось всего только сорок миль. «Ты не должна теряться, Иоанна». Значит, он предчувствовал то, что случилось.
Она потеплее закутала ребенка в меха и возвратилась к костру. Ее единственной мыслью теперь была необходимость во что бы то ни стало иметь огонь. Она набрала кучку березовой коры, покрыла ее полуобгорелым хворостом и пошла в палатку за спичками. Пьер Радисон носил их всегда при себе, в кармане своей меховой куртки. Она заплакала опять, когда наклонилась над ним, чтобы вытащить у него из кармана коробку. Когда огонь разгорелся, то она подбавила дров еще и затем кинула в огонь большие поленья, которые еще накануне припас Пьер. Огонь придал ей бодрости. Сорок миль — но река доведет ее до самого дома! Она сделает это путешествие с ребенком и с Бирюком! И в первый раз за все это утро она обратилась к Казану и, положив ему руку на голову, стала называть его этим именем. Затем она кинула ему кусок мяса, которое она сначала оттаяла на огне, и растопила снегу для чая. Она не чувствовала голода, но вспомнила, как отец заставлял ее есть по четыре и по пять раз в день, так что она насильно заставила себя съесть завтрак из сухаря и ломтика мяса и выпить немного чаю.
Затем наступил страшный момент, которого она так боялась. Она обернула тело отца в одеяла и обмотала его веревкой. После этого она уложила на сани, у самого огня, все шкуры и одеяла, которые оставались еще не уложенными, зарыла в них маленькую Иоанну. Свернуть же палатку оказалось для нее нелегким делом. Веревки были натянуты и промерзли, и когда она покончила с укладкой, то из одной руки у нее сочилась кровь. Она уложила палатку на сани и затем, закрыв ладонями лицо, обернулась назад и посмотрела на отца.
Пьер Радисон лежал на своей постели из можжевеловых веток и над ним теперь уже не было ничего, кроме неба и сосновых вершин. Казан стоял неподвижно на всех четырех ногах и нюхал воздух. Его спина ощетинилась, когда она подошла к трупу и опустилась перед ним на колени. А когда она опять возвратилась к собаке, то лицо ее было бледно и неподвижно. Затем она окинула взором расстилавшийся перед ней Баррен, и глаза ее засветились страхом. Она впрягла в сани Казана и нацепила и на себя самое ту самую лямку, за которую тянул и ее отец. Так они добрались до реки, угрузая до колен в свежевыпавшем и еще не осевшем снегу. Целые полдороги Иоанна все спотыкалась о сугробы и падала, причем ее распустившиеся волосы веером рассыпались по снегу. Казан шел рядом с ней и тянул из всех сил, и когда она падала, то касался ее лица своей холодной мордой. В такие минуты она хватала его голову обеими руками.
— Бирюк!.. — стонала она. — О, Бирюк!..
На льду реки снег оказался не таким глубоким, зато дул очень резкий ветер. Он дул с северо-востока прямо ей в лицо, и, таща за собой сани вместе с Казаном, она низко нагибала голову. Пройдя сполмили по реке, она остановилась и уже не смогла больше сдерживать в себе отчаяние и разразилась рыданиями. Ведь еще целых сорок миль! Она скрестила на груди руки, стала спиной к ветру и задышала так, точно ее побили. Маленькая Иоанна спала спокойно. Мать подошла к ней и заглянула к ней под меха. То, что она там увидела, заставило ее снова напрячь все свои силы. На пространстве следующей четверти мили она два раза проваливалась до колен в сугробы.
Затем потянулись целые пространства льда вовсе без снега, и Казан тащил сани уже один. Иоанна шла сбоку его. Грудь у нее захватывало. Тысячи иголок, казалось, вонзались ей в лицо, и вдруг она вспомнила про термометр. Когда она взглянула на него, то оказалось, что было уже тридцать градусов мороза. А ведь еще было целых сорок миль впереди! А отец говорил ей, что она должна была их пройти и не должна была теряться! Но она не знала, что даже ее отец побоялся бы сегодня отправляться в путь при тридцати градусах ниже нуля и при резком северном ветре, предвещавшем метель.
