Леонид Семаго - Зеленая книга леса
Росли ястребята быстро, и, когда в их белом пуху показались темные кисточки перьев, разница в росте стала заметнее. Это не могло быть следствием недоедания. Скорее всего, в гнезде росли брат и сестра, которым в ястребином роду и положено быть разного роста: ему — поменьше, ей — побольше.
Голодной эта семья не была ни одного дня. Как бы рано ни приходил я к гнезду, ястребята уже спали после первого кормления. Зобы у обоих были набиты до отказа, и они, не открывая глаз, крутили головами, отмахиваясь от поднимавшихся к гнезду комаров и мух, липших к измазанным кровью краям рта. Им снились какие-то птенцовые сны, и они порой напоминали насосавшихся молока щенят, вздрагивая и попискивая во сне. Спали крепко, и даже новый звук, к которому они, бодрствуя, обязательно прислушались бы, не будил их.
Просыпались всегда вместе. Лежали, потягиваясь. Потом принимались перебирать и расчесывать клювами пушинки. На уход за своим детским нарядом они тратили большую часть бодрствования. Когда до гнезда добиралось солнце, отползали от его лучей в тень, но край знали хорошо. Хотя ноги у них были крепкие и толстые, стояли и ходили они очень мало, словно встать им было очень трудно, а сделать шаг-другой еще труднее. И, постояв немного, птенец падал словно в изнеможении на зеленый, чуть пружинящий помост. Когда же им приходилось управляться с принесенной отцом добычей, от неустойчивости и неуверенности не оставалось и следа.
Первую утреннюю жертву, пойманную на рассвете, ястреб отдавал самке и, пока та завтракала, снова улетал на охоту. Самка никогда не съедала добычу целиком: себе обязательно брала голову, а остальным кормила птенцов. Они оба полулежали перед ней и, тихонько и довольно вереща, глотали кусочки мяса, которые из клюва в клюв передавала им мать. Эта сцена всегда вызывала умиление: настолько приятны были голоса птенцов, их врожденная «воспитанность». Никто не пытался схватить кусок без очереди, а тем более вырвать его из клюва брата. В эти минуты даже как-то смягчался взгляд ястребят, исчезала холодная суровость голубых глаз. На такое кормление уходило до получаса, к его концу довольное и благодарное верещание птенцов становилось все тише, их быстро смаривал сон, и тогда мать, зажав в лапе несъеденные остатки, слетала с гнезда.
Бывало и так, что пока она ощипывала и раздирала первую добычу, утоляя собственный голод, ястреб приносил следующую жертву. Он не отдавал ее никому, а клал на помост и мгновенно улетал прочь. Но получалось так, что добыча почти всегда оказывалась в когтях меньшего ястребенка, хотя он не был проворнее большего. Только никогда, ни разу не отщипнул меньший ни кусочка первым. Поначалу он, наступив на убитую птицу, с довольно грозным видом и грудь выпячивал, и клюв раскрывал, и крылья разворачивал, но потом как-то разом сникал, разжимал лапу и отворачивался с почти виноватым видом. Пока больший возился с едой сколько мог, он так и стоял неподвижно спиной к нему. Лишь когда тот, наевшись, ложился, начинал есть младший. Ел не торопясь, а то, что оставалось после его завтрака, съедала или уносила мать.
Этот порядок в ястребином гнезде не нарушался никогда, было ли в семье два, три или четыре птенца: один ест — остальные стоят, отвернувшись, и ждут своей очереди. Если кто-то не выдерживал искушения и пытался оторвать кусочек из-под чужого клюва, то получал чувствительный укус и больше не повторял посягательств. А если последнему ничего не оставалось, он ложился спать. Зато следующая добыча доставалась ему целиком.
Как-то самка после проливного дождя сушила намокшее перо, усевшись на сухой вершине дуба. Приспустив широкие крылья и развернув хвост, она сделалась удивительно похожей на огромную кукушку, но только клюв крючком и сильные желтые ноги с черными когтями не походили на кукушечьи. Внезапно она, будто испугавшись чего-то, спрыгнула на нижнюю ветку и стала настороженно поглядывать наверх. Мимо, оказывается, летела ворона, которая не могла не заметить прикрытое зелеными веточками гнездо с двумя птенцами. Еще не зная, чьи они, но угадав, к какому принадлежат «сословию», ворона по своему обыкновению, сделала круг над березой и стала звать своих. Среди них нашлись такие, кто, оставив без присмотра свои гнезда, поспешили на призывный крик соплеменницы, и через несколько минут над деревом с гнездом, каркая, кружили пять или шесть ворон, словно стараясь поточнее выяснить, что за птенцы и почему рядом нет никого из родителей.
В эти минуты я восхищался и выдержкой самки, и поведением ястребят. Сначала они крутили головами, разглядывая орущее воронье, потом стали чиститься, потом уснули. Конечно, это была смелость неведения, обыкновенное бесстрашие малышей, но в том, как они держались, как поворачивали голову, уже проглядывала спокойная уверенность и независимость взрослых птиц. А пока любая ворона, если бы захотела, могла сделать с ними что угодно, даже убить и расклевать в гнезде.
У одних ворон было свободное время, но других волновала забота о собственных воронятах, и они улетели почти сразу, выяснив причину переполоха. Может быть, улетели бы и забыли это место и остальные, но дело испортил ястреб-отец. Возвращаясь с охоты откуда-то со стороны Дона, он, набрав скорость, бросился на оставшихся ворон и хотя никого не ударил, те успели узнать в нем врага.
Над лесом разнесся вороний сигнал срочного сбора по чрезвычайной тревоге. Он не дается по пустякам, и его действие гораздо сильнее сигнала обычной тревоги. Вороньими сердцами овладела жажда мести за прошлое. Одна за другой (а их слетелось более двух десятков) стали бросаться они на ястреба. За листвой деревьев не было видно ничего, кроме мелькания темных силуэтов. Все это происходило неподалеку от гнезда, где безмятежно спали ястребята. И ястреб в конце концов улетел, уведя за собой ворон.
Примерно через полчаса вороны стали возвращаться, приводя с собой самых дальних. Только тогда самка, дотоле не обнаруженная ими, изменила тактику и «вызвала огонь на себя». Взлетев на сухой сук, чтобы быть повиднее, она стала демонстративно перебирать перья своего наряда. Этого вороны не ожидали, но не испугались, а распалились еще сильнее. Не с карканьем, а с каким-то рычанием пикировали они по одиночке и по двое на самку с явным намерением нанести удар. На этот шум даже коршун прилетел с водохранилища посмотреть, нельзя ли чем поживиться, однако, поняв, в чем дело, улетел обратно. Проснулись и закопошились, потягиваясь, ястребята, но ни одна из ворон даже не взглянула на них. Вся воронья ярость была направлена только на их мать, на взрослого ястреба — вороньего врага.
Наверное, я никогда не встречу другой такой бесстрашной птицы, какой показала себя тетеревятник-мать. Бешенство ворон только усиливалось от того, что, несмотря на их угрожающие крики и броски, самка держалась так, будто принимала в безмятежной лесной обстановке солнечную ванну и взлетела повыше, чтобы досушить последние перышки. Лишь едва уловимо пригибалась она при каждом новом броске вороны, казалось, ожидая неизбежного удара.
