Гилберт Клинджел - Остров в океане
Еще несколько миль — и идти стало трудно. Кораллы легко разрушаются под действием прибоя и становятся похожими на огромные губки — только губки, сплошь утыканные острыми каменными иглами. Промоины и целые ямы, прикрытые сверху тончайшим слоем камней, на каждом шагу подстерегают идущего. И если нога провалится в такой утыканный иглами каменный мешок, она будет искромсана до кости. Через подошву тапочек я ощущал малейшую неровность почвы. Меня поражало, каким образом мальчики могут ходить по таким камням босиком. Но, осмотрев подошвы их ног, я все понял. Они были покрыты сантиметровым слоем ороговевшей кожи. Этот слой распространялся и на верхнюю часть стопы, доходя до самого подъема. Кожа защищала их от камней куда лучше, чем любая обувь.
Наконец мы подошли к «ферме». Сперва показались четыре дома, прятавшиеся в тени кокосовых пальм. В этом месте каменная терраса снова уступала место ровному берегу, а круглый коралловый риф образовывал довольно примитивную, но достаточно безопасную естественную гавань. Дома были обычные для этой части света — маленькие однокомнатные хижины из белого коралла, крытые пальмовыми листьями. Они выглядели очень живописно и отлично гармонировали с окружающим пейзажем. Вдали, сквозь дрожавшее над берегом марево, показалось еще несколько хижин.
Людей не было видно, но ребята сказали, что их родители в лесу — работают на ферме. Мы снова вступили в заросли и несколько минут шли, раздвигая колючие ветви и лозы, продираясь сквозь опунции.[12]
— Где же ферма? — спросил я.
Они посмотрели на меня с удивлением, затем указали на колючие заросли вокруг.
— Тут, сэр.
Теперь пришел мой черед удивляться: вокруг не было ничего, кроме колючих кактусов и вьющихся лоз. Но вскоре я стал различать в чаще кактусов одиночные стебли кукурузы и росшие кустиками по два-три вместе какие-то зерновые растения, а у самой земли — сладкий картофель. Это было все. На Багамских островах мало хорошей земли; на некоторых из них ее можно найти только в эрозийных углублениях, которые называются «банановыми норами». Слой почвы не толще двух-трех сантиметров, что, конечно, недостаточно для нормального земледелия. Поэтому островитяне используют под посевы каждую ямку, в которой скопилось хоть немного грязи. Один стебель кукурузы стоит зачастую в двадцати метрах от другого. Земельный участок, который в других странах занял бы пять квадратных футов, здесь растянется на многие акры.
Внезапно из чащи донеслись громкие крики, треск ветвей, топот бегущих ног, испуганный визг. Шум все приближался, и наконец из зарослей выскочила тощая дикая свинья с бататом во рту. Заметив нас, она на ходу повернула и снова скрылась в чаще. За ней с камнями и палками бежали двое мужчин и женщина; при виде нас они остановились. Свинья продолжала с треском продираться сквозь чащу.
— Чертовы свиньи. Все сожрали, — сказал старший из мужчин.
Он шагнул вперед и протянул мне руку. Другие последовали его примеру. Взрослые были черны, оборванны и столь же симпатичны, как и ребята, приведшие меня сюда. Они представились: Томас Дэксон, Дэвид Дэксон, Офелия. Офелия была долговяза и одета в платье времен королевы Виктории; головным убором ей служил голубой шарф. Томас был невысокий малый с козлиной бородкой и круглым, как у херувима, лицом, светившимся жизнерадостностью. Дэвид Дэксон произвел на меня менее благоприятнее впечатление: нескладный верзила с хитрым выражением лица.
Я коротко рассказал им о кораблекрушении, Томас печально покачал головой:
— Ничего нет ужаснее, чем потерять лодку, — сказал он. — Очень, очень жаль вас, сэр. Мы вам поможем, мы вытащим ваши вещи. Мы спасли уже много лодок, сэр.
Последнее замечание меня отнюдь не обрадовало, в нем сквозило чересчур большое рвение. Я, правда, не сказал ни слова, но, по-видимому, чем-то выдал себя, ибо он сразу же прибавил, что он, Томас, человек очень порядочный и к тому же евангелистский священник. Я вскинул на него глаза: он был похож на кого угодно, только не на евангелистского священника. На нем была выгоревшая синяя хлопчатобумажная рубашка и еще более выгоревшие штаны с разноцветными заплатами на заду и коленях. Огромные покрытые шрамами ноги выдавали полное незнакомство с обувью. Громила Дэвид оказался дьяконом. Для этой роли он подходил еще меньше, чем маленький, добродушный Томас для своей. Однако я не стал вдаваться в обсуждение этого вопроса, а договорился с ними о помощи и о найме лодок, которые лежали тут же на берегу.
Пока инагуанцы приводили в готовность свои суда, я сидел и отдыхал в тени пальмы. Вскоре на помощь подоспели другие островитяне. Я заметил, как Дэвид отвел двух из них в сторону и что-то зашептал им. Это мне не понравилось, и я решил про себя быть настороже. Однако в дальнейшем ничто не возбуждало у меня подозрений, и а суматохе, сопровождавшей спуск лодок на воду, я забыл об этом.
Три часа спустя, на закате, мы вошли в лагуну Кристоф. У нас было две лодки. Томас и я плыли в маленьком шлюпе, изодранный парус которого каждую минуту грозил улететь вместе с ветром. Дэвид Дэксон со своими племянниками и кучей других родичей плыли на судне, которое тоже трещало по всем швам и было готово развалиться на части. Приблизившись к рифу со стороны лагуны, мы высмотрели проход в нем и быстро проскочили на ту сторону. Две большие черепахи с зелеными спинами выползли из-под росших на дне водорослей, покрутились на месте и, размашисто работая плавниками, скользнули в глубину океана.
— Кушают траву, — проинформировал меня Томас, указывая на водоросли.
В это время Колман заметил нас и через заросли карликовых пальм бросился к воде.
Встреча была радостная. Он не рассчитывал увидеть меня раньше, чем через несколько дней, и серьезно занялся спасением нашего имущества. Он сделал не один рейс к паруснику, каждый раз возвращаясь, нагруженный консервами и снаряжением. Вид у него был измученный, и я заметил, что кожа его пальцев от долгого пребывания в воде размокла и одрябла, как у прачки. Лицо и шея обгорели докрасна, плечи устало поникли. Но внушительная груда вещей на берегу свидетельствовала о том, что его усилия не пропали даром.
Я представил ему Томаса, Дэвида и Офелию, которая не захотела сесть в лодку, а предпочла идти по острым камням, потому что, как она выразилась, от лодки у нее «в животе толкучка».
Начало смеркаться. Офелия развела костер на песчаной полосе посреди мангровой рощи и спросила, не надо ли нам чего-нибудь сготовить. Мы выдали ей консервы и муку, которая хранилась теперь в водонепроницаемом баке, первоначально предназначавшемся для образцов. Из муки Офелия собиралась испечь хлеб, и мы недоумевали, как она справится, без печи и посуды. И тут мы получили первый урок в нашей островной жизни.
