Леонид Семаго - Гнездо над крыльцом
Наверху самец поет, наверху и охотится, не спускаясь за добычей вниз. Стоя на краю стены, птица видит на ровной поверхности бетонной плиты, на белой кирпичной кладке или штукатурке каждую мушку и ловит ее с проворством мухоловки. Под вечер, когда солнце, покидая улицы, задерживается на стенах верхних этажей, все уличные мухи поднимаются повыше погреться в его последних лучах, словно запасаясь теплом на короткую ночь. Утром те же этажи первыми получают весь поток света и тепла от встающего светила, и мухи опять там же, так что чернушка ловит их и утром, и вечером сколько хочет. Не она разыскивает добычу и гоняется за ней, а добыча поднимается поближе к охотнику каждое утро и каждый вечер. Можно предположить, что именно успешная охота — причина раннего появления чернушки весной и позднего отлета осенью: с мартовского равноденствия, иногда и раньше, до последних дней бабьего лета, до листопада любят разные мухи греться на стенах. Из перелетных насекомоядных птиц с такими же сроками прилета и отлета едва наберется десяток видов. И из них только чернушка да пеночка-кузнечик кормятся насекомыми, остальные — и ягоды, и семена, и еще что-то на земле собирают. Поэтому нет у чернушки на ее этажах никаких конкурентов. Разве только стрижи, проносясь на вечерних или утренних играх-гонках мимо стены, вспугнут крыльями одну-две мухи, которые тут же снова будто прилипают к нагретой поверхности.
Суровы условия высокогорий. Выдержать их дано далеко не каждому. Кругом камень. Погода и в разгар лета может зиму напомнить. А чернушка и гнездится, и птенцов выводит там, почти у предела жизни, где порой ни добрых соседей, ни опасных врагов. Поэтому даже самым пытливым зоологам удавалось узнать о гнездовой жизни и поведении чернушки, пока она сама не спустилась с гор, немного. Ее выносливость к суровой жизни сохранилась и на новом местожительстве. Чернушка прилегает весной намного раньше лысушки, чуть ли не одновременно с белыми трясогузками, и при раннем вторжении тепла появляется в Воронеже в последние дни марта. Она, конечно, и зимует намного ближе, чем лысушка. В городе чернушка уже может прокормиться, когда на полях и в лесу еще лежит не тронутый солнцем снег. Днем, словно в полусне, греются на стенах синие гренландские мухи, серые с рыжеватым подпалом червоедницы, божьи коровки, солдатики. Горихвостке хватит. На этих мух как-то не обращают внимания ни городские воробьи, ни синицы, словно не веря, что настоящие. Ловить их не хлопотно: даже отогревшуюся червоедницу можно без спешки взять со стены пальцами.
За двадцать пять лет знакомства с чернушкой мне ни разу не приходилось видеть самца и самку рядом ни у гнезда, ни в другом месте. При ежедневном наблюдении за поющим самцом может сложиться впечатление, что он совершенно одинок. Залетел в чужую сторону, на край света, где не с кем создать семью. И полетел бы поискать счастья в другом месте, да время потеряно. Но это не так. Дело в том, что к тем этажам, где поет самец, самка не поднимается. Ее окраска настолько сливается с окружающим фоном, что ей незачем прятаться на верхних этажах.
Десять из двенадцати перьев ее хвоста рыжие, а все остальное платье того мышастого цвета, который получится, если слегка закоптить светло-серый дикий камень, которым прежде мостили дороги, или если слегка добавить копоти в обыкновенный цемент. Это очень незаметный цвет, если держаться в тени, в укромных местах среди камней. Птица в таком наряде не столько скрытна, сколько неприметна.
Выбор места для гнезда и его строительство — обязанности самки, тогда как у лысушки хозяин осматривает пригодное для гнезда убежище вместе с хозяйкой. Насиживание яиц — тоже ее обязанность. И ни то, ни другое ей не в тягость. Строительство гнезда ведет без спешки, но споро. Надежность выбранного убежища такова, что птица не скрывает от постороннего глаза ни местоположения гнезда, ни своего занятия.
Я был свидетелем того, как одновременно по соседству друг с другом строили гнезда две самки — белая трясогузка и чернушка. Обе выбрали такие щели, в которые кроме них самих никто не смог бы проникнуть. Трясогузку немного беспокоило мое присутствие, чернушка же летала мимо меня с материалом, словно не замечая. Вдруг трясогузка, прервав работу, перелетела на соседнее здание. Бегая по краю крыши, она тревожно попискивала, качая длинным хвостом. Чернушка же не изменила своего поведения. Причина тревоги трясогузки обнаружилась быстро: позади меня на дереве сидела ворона и внимательно приглядывалась к щели, куда с травинками и шерстинками заюркивала горихвостка. Можно предположить, что чернушка еще не знала этого разорителя гнезд и убийцу птенцов мелких птиц. Но скорее всего в ее спокойствии была уверенность, что вороне до гнезда не добраться. Ворона и сама это прекрасно поняла, и потом до вылета молодых горихвосток не проявляла интереса к их жилью. Эти птицы больше полагаются на укрытие, чем на быстроту своих крыльев, и от любой опасности стремятся спастись не бегством, а скрываясь внутри зданий.
В горах весной сыро. Да и в нашем Придонье не так редки весны, когда один ясный день сменяется тремя дождливыми. Унизаны каплями ветки неодетых деревьев, намокли пустые сережки осин, нет ничего сухого на земле, а чернушка и в дождь не прекращает строительства. Выжидать с погодой некогда, не за этим летела. Весь материал досохнет в готовой постройке, где на него не упадет ни капли. К тому же собирает птица не что попало, а то, что меньше впитывает влагу.
Птенцы чернушки, как и всех мелких птиц, растут быстро, но гнездо покидают лишь на шестнадцатый-семнадцатый день жизни, уже довольно сносно пользуясь своими крыльями. Одеты они в наряд того же цвета, что и у матери, но коротенькие рыжие хвостики у них словно подхвачены «бантиками» из кремоватых перышек. Пока сидели в полумраке гнездовой пещерки, каждого можно было различить лишь по светлой окантовке рта. Она у молодых чернушек не желтая, а сливочно-белая. Когда перед входом в убежище появлялся кто-либо посторонний, все близнецы мгновенно съеживались, подгибая под себя головы, и превращались все вместе с какой-то темно-серый комок. Можно было потрогать пальцем или прутиком встопорщенные перышки, но никто не выдавал себя невольным движением.
В последние дни сидения птенцов в гнезде мать проявляла больше родительской заботы, чем отец. А после вылета слетков как-то быстро остыла к ним и все чаще и надолго оставляла их под присмотром отца, а затем исчезла. Потом перестали попадаться на глаза и слетки, ставшие, как две капли воды, похожими на мать.
Но самца что-то еще удерживало на участке. Снова перед рассветом звучали его скрипуче-шепелявые песенки, словно сетования на одиночество и холостяцкую безнадежность. Встающее солнце освещало неподвижную птичью фигурку, видимую снизу как черный шпенечек на самом краю стены. Чимканье проснувшихся воробьев, шум улицы заглушали нескладные и невеселые коленца его песни. Но на закате одинокий певец снова заявлял о себе, упорно не покидая здания, облюбованного еще по весне. Его наряд к этому времени заметно потемнел, потому что обношенное перо, как и у многих птиц, стало ярче свежего: цвет кокса на нем перешел в черноту угля.
