Борис Дедюхин - Тяжелый круг
— Смотри, любит, чтобы ему под мышками чесали, — приговаривал Нарс. — Ох, лю-бит. Надо же, аристократ какой, чеши ему, вишь ли, под мышками!
За все время нервного разговора Виолетты с Амировым, которого он не мог не слышать, Нарс головы не поднял: он-то тут-де при чем?
Чуть в сторонке конюх чистил лошадь, напевая:
По чисту орешничку
Тут ходил-гулял вороной конь,
Трое суток непоеный был.
Неделюшку, не кормя, стоял…
— Я вот тебе дам «непоеный», — вдруг заорал Амиров и побежал к нему, — «не кормя»! Забудь дурацкую песню эту!
— Нарс? — почти с мольбой обратилась Виолетта. — А ты-то что же? Ты разве больше не друг?
— Ну, не больше, однако… — Наркисов сбросил на землю щенка, поднял с земли пучочек мелких голубовато-фиолетовых цветов, распрямился.
— О-о, да ты с цветами, уж не мне ли ты их приготовил в честь победы? — Она нашла в себе силы пошутить и улыбнуться. Но Нарс остался невозмутим, небрежно встряхнул невзрачным букетиком:
— Нет, это я приготовил одной двухлетней дочке Анилина на прощание. Это не цветы, это люцерна. У нее ножка клюнулась.
— Клюнулась?
— Ну да, так говорится.
— Охромела, значит?
— Да, жалуется слегка.
— Какой ты внимательный, не забыл, что ей плохо.
Нарс стоял, скрестив руки и задумавшись, твердо очерченное круглое лицо его было серьезно и значительно.
В прошлом году, когда Зяблик, связавшись с тотошкой, испортил скачку, жокеи пустили в ход кулаки. А Нарс больше всех расходился, в такой азарт вошел, что его еле успокоить удалось, да и то смог это сделать только сам Амиров, который грозно сказал:
— Ты не в горах.
Два года назад Амиров привез его из гор и строго предупредил, что отправит сразу же назад, если Нарс чем-либо ему не угодит — ну, такого слова, разумеется, употреблено не было, но оно подразумевалось.
Нарс родился в маленьком селении на высокогорном покрытом альпийской растительностью плато Лаго-Наки. В десять лет он прославился на все плоскогорье как замечательный наездник, и ему доверяли колхозные табуны. Он мог пробраться по самым узким тропам, таким узким, что одно стремя царапало скалу, а второе — висело над обрывом. В четырнадцать лет Нарс стал самым великим в колхозе искусником по заездке молодых дикарей-неуков. Ни «козлы», ни «свечки» самых артачливых полуторников не могли его выбить из седла. Случайно увидев, как крепко, будто приклеенный, сидит на строптивом молодом жеребце Нарс, Амиров и пригласил его работать на свою конюшню.
Олег Николаев и Саня Касьянов были ребятами городскими и много лет уж занимались в конноспортивной школе, Саша Милашевский с малых лет скакал у отца на конезаводе — понятно, что с ними тягаться колхозному пастушку было трудно, однако Наркисов раньше всех получил звание жокея второй категории, всего за один год!
Но он не переоценивал собственные силы: понимал, что это повезло ему — попал к лучшему тренеру, работает с лучшими лошадьми, а его личная доблесть лишь в том, что он может крепко прижаться к шее скакуна и мчаться что есть духу, не заботясь нимало о хитростях своих соперников.
Страстно любя скачки и рассчитывая свою жизнь связать с ними, Нарс с самого начала своего жокейского пути понял, что должен трудом и старанием взращивать то, пусть хоть бы малое, что дано ему от природы. Беспрерывный, неустанный труд, послушание и исполнительность отличали его все эти полтора года, которые он скакал на Пятигорском ипподроме. Он не мог себе позволить заносчивости и самоудовлетворения и потому-то без трагедии принял временную отставку от Дерби.
И после Дерби готов он был без обиды исполнять на конюшне Амирова вторую, а то даже и третью роль, но судьба распорядилась по-другому.
После того как Олег, испортив ради Анны Павловны две скачки подряд, сильно разгневал Амирова, а Касьянов отказался от предложенной Амировым чести, Нарс оказался единственным жокеем при лучшей конюшне.
— После Алма-Аты поедешь сразу же в Европу, — объявил ему Амиров. — Если в Кёльне хорошо проскачешь, полетишь за океан.
— А что с Олегом произошло?
— То, что происходит со всеми, кто задирает нос.
Иные на ипподроме, видя Нарса скачущим на лошади в непривычную сторону — по часовой стрелке, изумлялись: чего-де он дурака валяет? Нарс охотно просвещал невежд:
— За кордоном скачки ведутся справа налево, а наши лошади приучены слева направо. Как подойдут к повороту — начинают с левой ноги, а надо с правой, теперь вот и маюсь: голову ей сворачиваю на сторону, а ее все равно заносит! Ну и палку надо уметь в левой руке держать, а это не раз плюнуть — переучиваться!
— Мда-а, — только и говорили в ответ озадаченные конюхи, никогда не бывавшие за границей и не видевшие скачек по не нашим правилам.
В этих исключительно благоприятных обстоятельствах Нарс Наркисов и решил, что не вправе рисковать, чтобы не навлечь гнев всесильного Амирова.
Все ли он достаточно хорошо продумал? Да, все. Он был готов в свое время всячески помогать Виолетте, но теперь-то чем ей поможешь?
— Ты девчонка — огонь! — счел возможным он одобрить Виолетту. — Можешь постоять за себя. Только настоящая девушка должна быть скромной. У нее должен быть защитник.
— Ага. Должен. Он и появился. Через забор прыгнул.
Нарс поморщился:
— Это Сашка-то? Да-а… Слышала, что рассказывали про то, как он через забор прыгнул? Прыгнул, взвесил Зяблику раза, милицию переполошил, устроил такую кутерьму, что на ипподроме старт очередной скачки с опозданием дали, а на улице движение машин приостановилось. Из парикмахерской, что на углу, один намыленный клиент выскочил, видно, Сашкин болельщик… Бывший, конечно, потому что Сашка и жокей-то бывший. Совсем дикий стал человек Милашевский. Держать себя не может.
Виолетта, стараясь не выказать раздражения, однако же и не без вызова, сказала:
— А ты, Нарсик, молодец, ты держать себя можешь!
Наркисов принял вызов:
— Мне больше всех надо, что ли? — и уставился, не мигая, темными и твердыми, как галька, глазами.
И Виолетта не выдержала взгляда, только-то и нашлась что спросить:
— Почему же ты Милашевского в бывшие записал?
— Потому что он дело нынче имеет с чернушниками да синяками.
— С кем, не понимаю?
— С чернушниками — темнилами, значит, мастерами лошадей темнить и потом на них ставки делать.
— А синяки при чем?
— Синяки — это пьянчужки. У них одно в жизни — после выигрыша — кабак или хаза, ночной балдеж с выпивкой под поп-музыку с кайфовыми девочками.
