Ялмар Тесен - Опасное соседство
Его мучители собрались вокруг, скаля зубы, кривляясь и время от времени разражаясь диким лаем. Они с восторгом хлопали передними лапами — это было отличное развлечение, а потом, если повезет, можно было урвать кусок и неплохо закусить, а молодым обезьянам в итоге досталась бы шкура — позабавиться. Пятница ударил по черной ладони одной из обезьян когтями — ударил с наслаждением, глубоко вонзив свое оружие в мягкую плоть и оставив глубокие и длинные царапины; ладонь исчезла, и он снова взлетел в воздух, подброшенный за хвост, и сильно ударился о камни. Удар оглушил его, и он даже на время потерял сознание, а очнувшись, увидел, что вокруг стало еще темнее. Темнота и свет странно чередовались. Он обнаружил, что лежит на дне неглубокой, но узкой расщелины, и бабуины, столпившиеся над ним, не могут до него дотянуться, несмотря на бесконечные попытки и хлопанье в ладоши. Они не доставали до Пятницы всего чуть-чуть, сантиметров десять — пятнадцать, так что он лежал неподвижно, едва дыша, лишь глазами сверкал по-прежнему свирепо, пугая молодых обезьян.
Вскоре, впрочем, вожак лаем отозвал остальных бабуинов, и их морды одна за другой исчезли. Когда до Пятницы в очередной раз донесся рев и лай, стая уже почти спустилась в ущелье и первые ряды с плеском перебирались через озерцо под водопадом, а гулкое эхо металось среди крутых утесов.
Кот пролежал в трещине до наступления полной темноты, понимая, что ранен и что более никому из возможных агрессоров отпора оказать уже не сможет. Выбравшись на поверхность скалы, он с трудом заковылял к своему логову: повреждено было правое бедро. Неровные кошачьи следы и капельки крови рядом с ними уже к рассвету совершенно замело снегом, хотя эти двадцать метров Пятнице пришлось практически ползти на брюхе.
Весь следующий день тоже шел снег; Пятница, поудобней устроившись в своем логове, зализывал рану. Прошли сутки, и когда снова стало светло и немного потеплело, он осмелился выползти и опробовать раненую лапу. Он все еще щадил ее, однако уже был способен вскарабкаться на ближнюю скалу и осмотреть ослепительно белый и голубой мир, раскинувшийся вокруг. Снег лежал нетронутым покровом, седловина стала совершенно неузнаваемой. Снежная белизна лишь кое-где нарушалась торчавшими над ней серыми или черными пиками скалистых безжизненных вершин; ничто не двигалось вокруг, стояла полная тишина.
Пятница напился из мелкого горного ручейка и лакал очень долго, а солнышко грело ему спину; потом, прищурившись, он стал осматривать лоскутное одеяло фермерских полей внизу, уходивших за горизонт. Все вокруг казалось очень чистым, промытым; вода в запрудах сверкала зеркалами; аккуратные прямоугольные поля отсвечивали легкой зеленью. Эта страна внизу неумолимо тянула его к себе, но торопиться не следовало; Пятница зевнул во весь рот и принялся умываться.
На второй солнечный день снега начали таять, и вокруг распространился замечательный запах свежего белья. Появились проталины с кружевными льдистыми краями; в проталины проглядывала трава. Пятница был голоден. Рана на бедре, отлично вылизанная и совершенно очищенная от шерсти и грязи, его почти не беспокоила, и он снова мог легко двигаться, но пока еще не был готов к новому броску на юг, да и снега вокруг было многовато. К тому же он знал, что именно на юг ушли бабуины.
Крошечные лапки мышей оставляли на снегу паутину следов; эти деятельные зверюшки без устали сновали туда-сюда, а поскольку Пятнице ни одной мыши так и не удалось увидеть, он стал принюхиваться, дергая носом, и разгребать лапкой снег через каждые несколько шагов. По виду его и особенно по настороженным ушам сразу становилось ясно, что он очень заинтересован. Отдельные следы вели на уже обтаявшую поверхность скалы, покрытую лишайниками, и дальше, туда, где сидели бабуины. Мыши рылись в обезьяньем помете в поисках насекомых и непереваренных зерен. Мыши доели и два хвоста гекконов, которые не стал есть Пятница, и даже обглодали выброшенный им клюв кеклика. Но он все-таки отыскал их нору — с севера от груды валунов; сейчас, при ярком солнечном свете, было слишком светло и тихо, чтобы охотиться, однако он хорошо знал, куда непременно придет, как только взойдет луна.
Огромная луна превратила полный опасности неприветливый мирок, окружавший Пятницу на склоне горы, в сверкающее волшебное царство; было так светло, что ему почти не требовалось ни расширять, ни сужать зрачки, чтобы лучше видеть.
Он отыскал колонию мышей именно там, где она и должна была быть. Колония была большая. Собственно, это были не мыши, а маленькие, с торчавшей пучками шерстью колючие рисовые хомячки. Спинки у этих зверьков были коричневые, бока рыжевато-ржавые, а брюшки белые; весь покрытый трещинами склон горы до зарослей кустарников буквально кишел ими.
Мангусты, известные хомячкам как опасные хищники, а также генетты были ночными хищниками; хорошо знакомы им были и пятнистые совы, однако никто из их колонии никогда не встречал еще дикого кота. Пятница припал к земле в тенистой, полной снега впадинке и сверкающими глазами следил за тем, как рисовые хомячки сновали туда-сюда; уши кота стояли торчком и подрагивали от напряжения. Остаток ночи он провел в таком восторге от охоты, что даже светлый образ Анны несколько поблек в его душе, хотя каждый раз, когда этот образ являлся его мысленному взору, теплые волны проходили по всему его телу, даже шкура подрагивала и черные яркие полосы на сером фоне извивались.
Наевшись вволю, он весь следующий день проспал в своем логове и к ночи был совершенно готов снова пуститься в путь, даже, пожалуй, сгорал от нетерпения.
Глава двенадцатая
ВЕСНА
Санаторий «Гармония», где в первую очередь бросался в глаза замечательный двухэтажный особняк, а уж потом все остальные постройки в стиле капских переселенцев, окруженные огромными черными дубами, находился на вершине холма, а его границы — то есть границы той фермы, которой он когда-то был, — простирались далеко вниз через сады, где росли абрикосы, персики и груши, к реке, извивавшейся в долине.
Анна больше уже не сидела, неподвижно скрючившись в уголке беседки, а каждый день обследовала все новые уголки в этих садах, испытывая все больше интереса к жизни вокруг.
Сияние снегов на горных вершинах уже заставляло ее поднимать голову и любоваться ими; она стала ходить выпрямившись, прежней легкой походкой. Казалось, она только что пересекла в одиночку огромную безжизненную пустыню — и выжила. О возвращавшейся к ней жажде жизни свидетельствовало, например, то, что она сама стала звонить матери и друзьям, писать письма и понемногу рисовать прелестные акварели, от которых Джеймс приходил в восхищение. А однажды даже сняла туфли и с наслаждением прошлась босиком по берегу реки, чувствуя между пальцами прохладу илистого дна.
