Александр Филиппович - Стая
К вечеру изба ладно прогрелась, и уже в сумерках Михайловна присела к окошку, выходившему на улицу и на заход солнца, откуда еще струился в небо, и следом от него — на декабрьскую снежную землю, робкий свет, становящийся все более сумеречным. Егор, уж устроившийся было на печи, спрыгнув, заскочил на стол у окошка и сел рядом с ней, тоже внимательно и недвижно уставившись в улицу. И если всегда раньше, наблюдая, как Егор на подоконнике сидит часами и, не мигая, глядит на жизнь за окошком, Михайловна только раздражалась — и чего он, мол, там видит, ведь ничего же толком не видит! — то сейчас она невольно подумала о том, что там что-то такое он все же замечает, и не только одно свое что-то, а нечто не просто всеобщее, но и истинное, ибо ведь надо же, за столько верст отыскать дорогу и возвратиться. Она вот сама маялась, маялась, да терпела, а Егор просто взял и поступил, как хотел и как ему было нужнее.
Дом напротив в улице оказался, к удивлению Михайловны, совершенно за время ее отсутствия покинутым. Хозяин после ухода из поселка леспромхоза перебрался было в лесники, но денежка у лесника далеко не лесорубовская, да и работал Николай в лесниках-присмотрщиках не шибко, а только бесшабашно спивался, сбывая как бы левый лес — он как раз, говорили, «Тайгу»-то и спалил, чуть, правда, и сам не сгорев, но успел все же выскочить! — и жена его, видимо, рассудила верно, что увозить надо муженька прочь, от безделья подальше. Дом у Николая был еще очень ладный, для постороннего сошел бы и за новый — обшитый тесом и покрашенный. Но сейчас стоял он не просто с затворенными ставнями, а и забиты были они даже досками крест-накрест.
Михайловна подтянула-приблизила к себе Егора, сунула его и вовсе на грудь к себе и вздохнула, слушая, как запел Егор от удовлетворения. «Ну, вот… а уж мы-то с тобой, Егорушка, так здесь, видимо, свой век и доживем вдвоем. Хоть и наипоследними, а доживем. А, Егорка?»
Егор в ответ лишь пожмурился и потерся ухом.
Михайловна не уехала назавтра вечером, как пообещала детям, — весь день по дому прокрутилась. Да и еще нашла для себя уважительную отговорку, что уж лучше с утра на следующий день махануть в город, собрать вещички свои обратно, и как раз Саня после работы удобно свезет их на «Жигулях».
Но утром уехать она не успела: услыхала, как раным-ранехонько профукала под окошками и остановилась легковушка. В окно Михайловна разглядела, что это не просто Саня, а что он даже бегом побежал от машины к темному-то дому, и тотчас свет в избе включить поспешила, чтоб успокоить — а, мол, жива она еще здесь, никуда не задевалась! Влетевши в избу, Саня у порога остановился, оглядел мать, все еще стоявшую перед ним в одной ночной рубашке, — только шаль на плечи Михайловна успела накинуть, — и вздохнул с облегчением, определив, что лицо у матери светлое, недугом никаким не пораженное и даже вроде — довольное.
— Ну, как говорится, и слава богу! — молвил он, стаскивая шапку и отирая со лба пот. — А то уж Нина мне все уши прожужжала — езжай и езжай! Никак, что случилось, если мать сама не приехала, как обещалась… — И тогда только, выговорившись, Саня присел на табуретку у кухонного стола. — Ну, ты и даешь, мам, однако…
Ясно — и доволен, что с матерью все вроде в порядке, но еще, как догадалась Михайловна, уже и досадовать начинал потихоньку на раннюю свою дорогу в полной, считай, ночи, на то, наконец, что сейчас снова ему спешить-мчать в город, успевать в работу на завод, да и мало ли еще отчего может чувствовать себя пасмурно человек невыспавшийся?
Вдруг хмурый и блуждающий взгляд Сани этак с недоумением как-то задержался на печи, а в следующий миг Саня, точно глазам своим не веря, встал и, подойдя, заглянул под полог, из-под которого свешивалась безмятежная лапа Егора. Саня вовсе откинул полог — Егор пластался на боку, млея от тепла родного очага. Недовольно глаз приоткрыл из-за хлынувшего под полог яркого света электричества, а затем отвернулся, лежа, потянулся, выпуская когти, и снова застыл пластом: а не мешай, мол, отдыхать по-человечески.
— Егор вот… вишь, Саня, воротился, — вздохнула Михайловна, изготавливаясь невольно к объяснению не столько долгому, сколько наитрудному.
— Тьфу ты, ну ты! — изумленно пробормотал Саня, отворачиваясь от печи.
И Михайловна вся подобралась внутренне, зная характер сына, и не столько его упорство в спорах, какое сама своим материнским упрямством всегда перебарывала, сколько его трезвый и здравый ум, какой никогда не знал вроде бы сомнений и колебаний, постоянно и надежно опираясь на убедительную практику каждодневного существования, которое одно точно определяет, что человеку выгодно, а что — нет.
И Михайловна догадалась сказать первой:
— Уж есть ли кто в человеческом деле слепей животного, а Егор гляди каким зрячим оказался, — и осеклась все же.
Саня вдруг потянулся и погладил Егора.
— Ну-ну, Егор! — И хохотнул: — Егор второй… Эх, вот ведь как! — Следом же энергично взглянул на часы: — Я, мам, полечу сейчас…
— Да хоть чай я сейчас тебе поставлю… — пробормотала Михайловна.
— Нет, мам, спасибо… мне ведь еще на работу теперь поспевать надо. А ты уж… — И улыбнулся: — Все ясно. Теперь мне все яснее ясного. В общем, жди: все твое вечером доставлю в целости и сохранности.
— Не к спеху, — ответствовала она на это.
— К спеху, не к спеху ли, а уж дело-то решенное зачем откладывать, а? — Он поцеловал на прощанье. — Я ведь, мам, и сам начал догадываться, что маетно тебе у нас жить. Так что ездить будем к тебе по-прежнему, а ты живи, живи… как привыкла. Верно я тебя, мам, теперь понял, а?
— Я все боялась — не поймешь, — вздохнула она.
— Не пойму… Егор вон какой разумник у нас оказался! — Саня подмигнул. — А сын у тебя чего, дурней животного? — И Саня исчез в сенках.
Она потушила следом свет в горнице, чтоб видеть машину сына в темной улице, и приникла к стеклу окошка.
Услыхала, как Егор спрыгнул вдруг с печи, а затем, неслышимо пройдя по избе, вскочил на стол, чтобы, как и давеча, быть с ней сейчас рядышком. Словно чувствовал он, что отныне ему здесь почти что все, считай, позволено, ибо стало отныне в этом новом и последнем почти что дому поселка два надежных и равноправных хозяина — сама Михайловна и он, конечно, Егор.
Стая
А. И. Бусыгину
Каждый тогда нес в себе предостаточно свежего, еще полного горячей крови мяса.
Накануне к ночи удалось наконец трех коз отделить от стада, окружить и загнать на кромку обрыва, откуда они, ломая хребты и быстрые свои ноги, рухнули вниз, на острия камней, из которых в дождливые годы истекал ручей. И вот, когда они уже возвращались с пира и до родных оврагов оставалось всего ничего, с неба, под треск разрываемого воздуха, точно высверк молнии, на стаю упала смерть.
