Николай Кузаков - Тайга – мой дом
Я поднимался в хребет. В кедровом лесу было глухо и пасмурно. Звуки с вершины Юктокона доносились сюда грозно и монотонно. Снег здесь был истоптан оленями, соболями, птицами и белкой. Назариха в поисках соболя металась по кедровику, но свежий след взять не могла. И только где-то на половине подъема она нашла свежий след. Соболь пошел к речке, пересек ее и поднялся в хребет Биракан. Здесь его Назариха загнала на небольшой кедр. Соболь сидел на вершине. Я выстрелил. Соболь вздрогнул и точно пристыл к веткам. Я выстрелил по сучку, на котором лежал соболь. Зверек не пошевелился. Придется валить дерево.
Я привязал Назариху, чтобы она, когда будет свалено дерево, раньше меня не нашла в снегу соболя и не испортила шкурку. Срубил дерево. Перерыл весь снег под ним, но соболя не нашел. Это меня озадачило. Я хорошо запомнил сучок, на котором он лежал. Но возле этого сучка соболя не было. Тогда я пустил Назариху. Она бросилась не к вершине дерева, а совершенно в другую сторону. Что с ней? Пошел по ее следу. Соболиный след, Эх черт… Видно, соболя я только ранил. Пока рубил дерево, он очнулся, спрыгнул и убежал.
Километров через пять мы загнали его в скалы. Выгнать из них раненого зверька было невозможно.
День на исходе. Ветер гонит по небу облака. Лес гудит. Я спешу: до палатки более двадцати километров, и если учесть, что местность я знаю очень плохо, первый раз хожу в этих лесах, то ясно, какой мне предстоит путь.
Ночь пришла скоро, темная, снежная. Я держу путь между Юктоконом и Бираканом, надеясь пересечь свою старую лыжню и по ней добраться до палатки.
Лыжню в темноте я не заметил. Ночь скрыла от меня все ориентиры. Отчаявшись найти палатку, в полночь, смертельно усталый, я разложил в сосняке костер и решил дождаться утра.
Наломав веток, устроился на них. Ободрал белок, накормил Назариху, поджарил две беличьих тушки для себя. Перекусил, прилег к костру. Ветер неистовствовал: раскачивал деревья, сыпал снегом, раздувал костер. Но усталость сделала меня ко всему равнодушным. Костер пригрел спину, и я начал дремать. Вдруг совсем рядом раздался ружейный выстрел. Я вскочил. Не во сне ли услышал? Выстрел повторился. Я отозвался, схватил ружье, лыжи, понягу и бросился в снежную кутерьму. Пробежав шагов сто, увидел палатку, возле нее Авдо с ружьем.
— Где потерялся, бойё?
Я рассказал Авдо, как было дело.
— Я тоже в этих местах не раз плутала.
Как мне хотелось подойти к ней и пожать руку за ее великодушие. Я знал, что Авдо говорила так только для того, чтобы уберечь мое мужское самолюбие. Заблудиться в тайге можно, но мужчине все-таки неудобно. Я не пожал Авдо руки, ложный стыд не позволил мне это сделать.
— Пойдем ужинать. Я сейчас чай подогрею.
Но чая я не дождался. Умывшись, прилег на оленью шкуру, и меня тотчас сморил сон.
Проснулся от глухого стона тайги. Семичасовой сон вернул силы и бодрость. Я лежал и слушал, как гудит лес. Ветер бился о стены палатки, завывал в трубе. Где-то у ручья с треском упала лесина. Тонко и нудно скрипела сосна у лабаза. Все это было уже привычным и в то же время необычным. Я чувствовал себя беспомощным птенцом среди разъяренной природы.
Вдруг собаки с громким лаем бросились в глубь бора. Авдо села, зажгла лампу.
— На кого это они? — спросил я.
— Шибко худая погода. Пень за зверя примешь.
Собаки вернулись к палатке и стали укладываться на свои места. Авдо успокоилась.
— Куда сегодня пойдешь? — растапливая печку, спросила Авдо.
— К Юктокону.
— Без добычи опять будешь.
И верно, в этот день я вернулся даже без единой белки. Хуже того, Назариха напала на свежий след сохатого и угнала его. Я проследил ее километров пятнадцать. Сохатый ушел в сторону реки, а за ним убежала и Назариха.
— Юктокон собаку увел. Не надо его больше тревожить, — посоветовала Авдо.
— Почему Юктокон? Снег выгнал сохатых из хребтов. Зверя я мог встретить в любом месте…
Авдо спорить не стала.
— Если не придет Назариха ночью, в деревне будет. Мать напугается. Собака пришла, охотника нет. Неладно что-то. Иди утром домой, — сказала Авдо.
Но Назариха вернулась. Утром снова иду к Юктокону. Я решил не отступать. Поднимаюсь распадком на хребет. Сонный ельник стоит недвижимо. Иногда по вершинам пробежит ветерок, прошелестит ветками, и все замрет. Кажется, нет здесь жизни.
И вдруг весь распадок наполняется свистом рябчиков, хлопаньем крыльев. Серые комочки рассыпаются по веткам елок. Назариха бегает от дерева к дереву, оглядывается на меня, она рябчика не считает за серьезную птицу, стоит ли лаять.
Я сдергиваю с плеча тозовку. Теперь лай Назарихи катится по распадку, ударяется о горы и многоголосым эхом возвращается обратно. Прицеливаюсь в самца, который сидит на макушке кудрявой елочки, подергивает хвостом и тревожно посвистывает. Выстрел. Рябчик судорожно машет крыльями и падает в снег. Назариха большими прыжками бросается к нему, хватает, над снегом летят перья.
Подстрелив несколько рябчиков, иду дальше. Снег здесь глубиной около четверти, отливает темноватой зеленью. Местами он разрыт кабарожками. Следов их очень много. Здесь они пасутся, добывая из-под снега корм. Иногда попадаются следы зайцев и горностаев.
Взобравшись на хребет, делаю привал. Солнце уже поднялось высоко. С хребта на десятки километров видно все вокруг. Во все стороны лесенками убегают горы и теряются в голубоватой дымке. Воздух чист, пахнет смолой, снегом. Он наполнен потрескиванием деревьев, перестуком дятлов, попискиванием птиц и еще сотнями звуков.
Назариха подошла ко мне, легла, потом подняла морду, понюхала воздух и стремглав бросилась вдоль хребта. Неужели опять сохатого учуяла? Иду по следу Назарихи. Она пробежала метров триста по такой прямой, точно нитку натянула, возле соснового бора перехватила след соболя и ушла по нему к подножию хребта.
Соболь прошел недавно — след еще не застыл. Он шел неторопливо, делая остановки, охотился за мышами, рябчиками. В одном месте попытался задавить кабарожку. Она лежала под елочкой. Подкрался метра на два, залез на колодину и прыгнул. Кабарожка вскочила, с перепугу ударилась о дерево. Соболю в грудь угодил сук, сбил его с кабарожки. Как ошпаренный, отскочил он от дерева и пошел дальше.
Километра через два вышел на каменную россыпь. Здесь ему пересек дорогу другой соболь. Следы его были немного меньше. Соболь потоптался на них, обнюхал и помчался в погоню. Видимо, второй соболь зашел в чужие владения, и этот решил его наказать. Или же пришла подружка, и он побежал догонять ее, чтобы поиграть. Меня устраивало и то и другое, так как можно было добыть сразу двух соболей.
