Борис Казанов - Роман о себе
Вот он уже пришел, Жан, покуривает свою трубочку. А я его тоже жду, хотя сам ушел бы с охотой в следующее утро. Мне все еще не нравится Хута, из которой нельзя пить; мертвенно-светлая, как при искусственном свете. Давно бы ушел из этой ночи, если б Жан не проявил свое нутро. Я сказал, что Жан разберется со мной следующей ночью, когда вопрос с выслеживанием тигра для него отпадет. Жан же, занимая голову тигром, задумал, как оказалось, меня утопить уже в эту ночь.
Сели в лодку, которую надул Жан, - широкую, из авиационной резины, с округлыми бортиками. Сели - и все изменилось. До этого больше часа я простоял у Хуты, слушая гул ее воды, а только сейчас оценил силу течения. В сущности, это было лишь низовье Хуты. Ночная стоянка находилась еще ниже. Гриппа надеялся угадать точно, учитывая снос воды. Стоянка, где засели приезжие рыбаки, была неподалеку от долины. Там Хута впадала в Тумнин, который тек в обход вулкана, параллельно железной дороге. Несколько километров от низины - не такая уж крутизна! Но сразу, как начали переправу, - словно упали в глухую протемь реки с кривизной деревьев, стелющихся поверху. Нигде я не видел, чтоб так росли деревья, - поперек воде, дотягиваясь верхушками до противоположного берега. Голову не поднимешь, ничего не слышно от гула и стонущих криков Хуты. Удар притока, отчего возникал крик, был таким мощным, что колебал струю. Лодку разворачивало, и я, сидевший на корме, оказывался впереди. Уследить за деревьями, казалось, невозможно. Впереди вырисовывался ствол и, промелькнув, отлетал за спину. Высунь голову неосторожно, будешь ее ловить. Спрячешь в колени - ничего не увидишь. Для меня мучение, так как я привык на все смотреть. Досаждало и дно Хуты: каменистое, из острых камней, оно отдавалось в теле, особенно на перекатах. Как не в лодке сидишь с воздушной прослойкой, а катишься на заднице. Гриппа правил, откинувшись назад, почти вынесясь туловищем за борт. Все время надо менять позицию, смещаться, чтоб удержать лодку на струе. Если вливающиеся притоки, ударявшие с наскока, прибивали к струе, то в разлад с ней действовали оттоки, ответвлявшиеся от струи. По-видимому, в теле потока созревало какое-то расслоение, и при наклоне русла часть струи отскакивала внезапно. Могло утянуть в какое-либо непроверенное место. Сорвет лодку с Хуты, унесет в чащобу - в коряги, сплетенные деревья, сучья - окажешься без лодки, в воде, ищи себя, свищи.
Поначалу спуск этот в тучах мошки показался мне в диковинку. Постепенно же, ни с того ни с сего, начал привыкать. Уже опережал взглядом полет деревьев, угадывал их заранее и не глядя. Во мне включился механизм, как на зверобойном боте; я начал обвыкать, и видел некое сходство в рулении Гриппы, - после льдин и подсовов на Шантарах. Особого страха и раньше не было, а сейчас вообще исчез. На «Морже» - как? Утром попил чай, расписался у Батька за возможную потерю жизни и отвалил с облегчением от борта «Моржа». Надо плюнуть на жизнь - и будет все в порядке. Видел, что Гриппа все делает правильно; поглядывал и на Жана. Тот сидел на середине лодки, ближе к Гриппе, уместясь между нами без труда. Я даже успевал обозреть природу: ледник был закрыт сопками, но темень от него подсинивало. В той стороне, где рождалась луна, где был ее тоненький серпик, проступила ажурная арка железнодорожного моста. Последнее, что я запомнил, пока не началась возня с Жаном, - как пролетели, не приближаясь, хотя мы неслись к ним навстречу: летели, по-видимому, далеко, а свет не давал точной перспективы, - несообразно длинные цапли.
В один из разворотов, когда нас ударом притока завертело в струе, я, коснувшись борта лодки, почувствовал под рукой ветерок… Утечка воздуха! Начал возиться с пробкой, пробуя ее выпрямить, докрутить до конца. Надо вначале выкрутить почти, чтоб стала ровно. Ни до кого не дозовешься, лодку не остановить. От гула Хуты закладывало уши. Перевесясь через борт, как Гриппа, я держал наготове свободную руку, согнув в локте, - на тот случай, если Жан толкнет меня ногой. Тогда я бы поймал ногу Жана и оставил его без ноги.
Угадывая в молчаливом, не разговаривавшем со мной Жане зловещее намерение, я решил про себя не делать выбора в действиях. В такие минуты, как сейчас, и нельзя по-другому поступать; нет ничего смешнее - потерять жизнь из-за какого-то злобного хорька. Гриппа занят, значит, надо полагаться на себя. На того, кто в тебе сидит: дьявол или Бог. Нет разницы, лишь бы спасал.
Кажется, уловил, как Жан крутнул в темноте шеей! Не ударил ногой, как я ожидал, а мгновенно, так, что я не заметил, освободился от мешка, образовав этим свободное место; прорвался ко мне из-за спины своей узкой головой и, вертя шеей, начал выдавливать из лодки. Он был как стальной, как стальная пластина; если я и не дооценил Жана в чем-то, так в силе, а он и силой удался. Я соображал, как защититься, не пуская его к себе и все возясь с пробкой. Не мог ее оставить, почти уже выкрутив. В ней был какой-то смысл, в этой пробке; я держал ее наготове у самого отверстия. Понимал, что Жан блокировал меня капитально. Любая попытка за что-либо ухватиться или перевалиться через него окончится моим выбросом… Ведь он почти под меня подлез! Жан подлезал и подлезал: стальная пластина скручивалась в штопор, в спираль. Но он же и прогадал, засунув под меня свою феноменальную шею… Сидел у меня за пазухой, как слепой крот! Сейчас я на тебе, Жан, немножко отыграюсь!…
Чтоб растянуть удовольствие - или я в своем романе не могу? - достану… сигарету. Давно я ждал, предвкушая до балдежа, когда доберусь до этого места… Сейчас будет лучшее место в «Романе о себе»! Ведь это не только такой роман, где я с утра до вечера горю синим огнем, но и такой, где я и забавляюсь… Здорово я сработал, пусть инстинктивно, наугад, плюнув на все последствия, - только б отомстить Жану! Пустив Жана полностью под себя, я выдернул пробку на перекате…
Гриппа, как сидел на размахе весел, - сделал кульбит в воздухе, упав в береговые заросли; я выкинулся на каменистую отмель, сгруппировавшись. Успел ухватить лодку, заполоскавшуюся, как пустой матрац. Ободрал локти и забрызгался - только и всего! Жан же всей спиной, свободной от груза, просчитал камни. Я видел его спину на маяке, когда он выходил из бани. Тигролов, знаменитый охотник, а спина вся в следах от банок… Груша ставила ему по 30 штук - «стеклянная» спина. Конечно, я теплил надежду, что сломал Жану позвоночник; нет! - потом увидел у костра: остался без кожи на спине… Или он думал, что я лопух какой-то? Подлови нормально, а не так!… Гриппа обиду за прыжок перенес на Жана. Пнул его ногой: «Ё…ый стыд!» Жан погорел мелковато и потерял мешок. Мешок он свой нашел, был озабочен ружьем, вода попала в стволы. Брел за нами, не забегая уже. Мы с Гриппой жгли бересту, освещая дорогу, скручивая ее в горсти, чтоб подольше горела. Гриппа объяснил мне, что Жан мог и не докручивать пробку. Не так и страшно, если травит помалу. Нормальная осадка на струе… «А как ты смотришь на то, что Жан под меня подлез?» Гриппа ответил шуткой: «Пристроился к твоей ж…, а ты его понял не так». Он был доволен, что я проучил Жана, хотя - не подвернись переката - все могло сойти не так гладко. Надо мне учитывать, что мы втроем. Гриппа уточнил, что мы оказались трое в одной лодке. Он допускал, что я вправе все решать сам, если это обеспечивало мне жизнь. Только на этой черте. Надо знать меру и все вычислять. А если вычислил, то неважно, кто рядом сидит, - тот ведь тоже считает… Мне была знакома эта философия; различие между нами было в другом: мысленно я допускал, что угодно, а механизм во мне срабатывал сам по себе. Тут, как ни кивай, ни соглашайся, а все свое останется при своих.
