Ричи Достян - Кинто
А Реваз стал хуже учиться. Часто пропускал занятия. Одна за другой обрывались нити, которыми была спаяна группа. Что-то необратимо кончилось.
Кто бы мог подумать, что случайная находка наделает столько дел — дом перевернет вверх дном, целую улицу лишит покоя, не говоря уже о том, сколько «неудов» нахватал Реваз и сколько огорчений ждет еще Ламару!
Ближайшая ее подруга Элисо сделалась вдруг очень занятой. Скажет ей Ламара: пошли ко мне, — Элисо начинает тараторить, как много у нее сегодня дел. Ламара не знала, что Элисо перестала бывать у нее под влиянием своей матери — главной собирательницы слухов на Гунибской. Правда, Тинико с ее неутоленной любовью к животным всегда была рядом.
Другие девочки тоже стали вести себя странно. Придут и не столько болтают, сколько приглядываются, все что-то высматривают. Если стук в дверь, словно у себя дома, кидаются открывать.
Чутье подсказывало Ламаре, что за спиной у нее что-то происходит. Она погрустнела и стала молчаливой. Еще заметней сделалось, какая она красивая. Это и понятно, когда человек не хохочет, не кричит и не мечется — он виднее. Особенно девочка с такой внешностью — без этой пресловутой жгучести, без глазищ в пол-лица, даже брови не разлетаются черными стрелами, как принято изображать грузинок, а, орехово-золотистые, уплывают к вискам. Вся она состоит из спокойных, ясных линий. Для своих тринадцати лет — рослая, с высокой шеей и чуть покатыми плечами. Когда стоит спокойно, не девочка, а грузинский кувшин!
Конечно, такая в группе, да и в целой школе, где тьма хорошеньких, — одна. А это нелегко простить.
Как ни приглядывались, как ни прислушивались к дому Гопадзе, ничего «такого» не обнаружили, и слушок теми же путями, какими попал в школу, вернулся назад. И тут у драгоценных соседей началось… и уже не в ночной духоте, а в душной шашлычной.
На «суд» были приглашены прежде всего те, кто «своими ушами слышал», и те, кто «своими глазами видел…»
Ну что тут описывать — кипели страсти, лилось вино, отстаивалась честь оказавшихся в дураках соседей… с шумными уточнениями: «А ты кто такой?!», «А он кто такой?!» — за вином и посерьезнее дела проясняются.
Даже мы с вами знаем, слухоносцы не врали. Странно другое — как на протяжении веков древний Кавказ не выработал правил, скажем: «Или подслушивай как следует, или не подслушивай совсем».
Но есть, очевидно, и на это свой резон. Что, спрашивается, делали бы некоторые почтенные тифлисцы душными ночами, как боролись бы с бессонницей?!
Так и течет жизнь под горой святого Давида — с освежающим смехом и бодрящим паникованием. А любопытство, как вечный огонь, никогда не угасает и никому не мешает радоваться жизни.
Слух не подтвердился, о нем позабыли, однако прозрачная тень не исчезла. А если ее породила зависть, она не исчезнет вообще. Ее даже седина подчас отбелить не может.
XI
Люди смеются, кричат и клевещут, а котенок растет.
Природа оказалась щедрой, наделив Кинто не только редкой внешностью, но и тем, что у людей принято обозначать словом «личность».
Раннее детство кончилось у него очень быстро. Войдя в возраст мальчишки-шалопая, он начал заводить свои порядки.
На кухне появлялся в одно и то же время. Для послеобеденного сна выбрал укромное местечко в гостиной под столом, покрытым плюшевой скатерью. Спал здесь долго, а потом в течение дня досыпал в самых неожиданных местах.
Однажды родители ушли в гости без Ламары.
Был прохладный вечер после грозы. Бабушка возилась на кухне. Кот, видимо, спал: не слышно было ни игры с грецким орехом, ни шуршания бумажной мыши, которую он без конца ловит и терзает.
Ламара в длинном халатике читала за своим столом при свете настольной лампы. Вдруг чувствует, кто-то потянул ее за подол. Видит — Кинто. И не играет, а лезет к ней. Цепляется коготками за ткань, подтягивается и лезет. Добрался до коленей. Ламара думала, здесь он и уляжется спать. Ничего подобного. Кинто бесцеремонно карабкается выше. Уцепился за нагрудный карманчик, вылез на плечо, оттуда — прыг на книгу и к настольной лампе. В ее сиянии, как на солнечной полянке, стал устраиваться, и не как-нибудь, а лицом к ней, к Ламаре.
Он очень долго устраивался. И раз, и два привставал, прямо как пожилая кошка, которая никак не угнездится. Наконец подоткнул под грудку обе лапы, затих и только тогда направил на девочку золотистые лучики уже осмысленных глаз.
Ламара заволновалась. Было ясно, сам в гости к ней пришел. Очень хотелось приласкать, но что-то подсказывало — не надо, сейчас нельзя. Она с самого начала обращалась с котенком так, словно это птица, которую не надо трогать руками. Когда бывало нужно перенести или поднять с пола, она не хватала его, как все, точно берутся за утюг, а подводила ладони снизу, и кот оказывался в люльке.
Неужели он это запомнил и ценит?
Девочка опустила глаза, но читать уже не смогла. Взглянула на гостя и заметила, что он своих пристальных глаз с нее не сводит. Весь его спокойный и вдумчивый вид говорил: «Я пришел с тобою быть…»
Прозрачная занавеска серым дымком улетела в окно, впуская в дом тишину.
С комнатой что-то стало твориться. Стены как бы отхлынули, словно бы вытесняло их чье-то все более ощутимое присутствие. Ламара сидела, потупя взгляд, кожей испытывая на себе упорное, разумное смотрение… Нечто над мыслями и вне слов отчужденно ютилось в немигающих глазах зверька.
А что, если так смыкаются края пропасти между нами и зверем?!
— Кинто, — шепотом сказала Ламара и тут же услышала, сначала издалека, потом все отчетливей, странный звук, идущий из-под лампы — то ли лобзиком деликатно пилят, то ли камушки в ладони мнут. Котенок мурлыкал.
Как видим, рос Кинто не только в длину и в высоту, но и вглубь. Это почувствовали вскоре и все домочадцы.
С той поры взял себе кот привычку забираться на комод, и оттуда этими своими блестящими, ироническими глазами терроризировал каждого.
Предположим, мама убирает, не обращая на Кинто внимания, а он водит за нею взглядом, сопровождает каждое ее движение, да так, что женщина невольно оборачивается.
То же самое он проделывал с Датико.
Найдя хозяина дома где-либо, он усаживался таким образом, чтобы обойти его взглядом было невозможно, и принимался за свое — глядит, и больше ничего, а Датико не по себе — так откровенно может смотреть только человек, который знает тебя как облупленного.
В первый раз Датико растерялся, обозвал его собачьим сыном, привстал. Кот понял своего покровителя, тоже приподнялся, не отводя, однако, дерзкого взгляда, а в следующую секунду его уже не было, он опередил окрик. Но это не значит, что кот отказался от своей манеры въедливо смотреть на человека.
