Джон Теннер - Тридцать лет среди индейцев
Вскоре после этого я остановился у дома, во дворе которого возвышалась большая куча кукурузы. Лошадь моя сильно изголодалась, поэтому я слез, вынул из кармана доллар и дал его мужчине, стоявшему во дворе. Потом я отсчитал десять початков и дал их лошади. Но я не мог объяснить, что сам тоже хочу есть, во всяком случае, все присутствовавшие там люди делали вид, что не понимают меня. Тогда я вошел в дом, чем вызвал явное недовольство женщины. В комнате я увидел кусок хлеба из кукурузной муки и показал на него, а потом на свой рот. Но женщина и тут сделала вид, что не понимает меня. Тогда я взял хлеб и поднес его ко рту, как бы собираясь его съесть. Увидев это, хозяйка позвала своего мужа, который отнял у меня хлеб и вытолкал из дома. Затем он отобрал кукурузу у лошади и жестами дал мне понять, чтобы я уходил.
Тогда я направился к следующему дому, большему, построенному из кирпича, и решил попытать там счастья в надежде на более дружелюбный прием. Когда я подъехал к дому, из него вышел очень полный мужчина и начал кричать что-то визгливым и резким голосом. Слов его я не понял, но по жестам уяснил себе, что мне запрещалось въезжать во двор. Я хотел все-таки проехать, но он подбежал и схватил лошадь за повод. Толстяк долго и сердито что-то говорил мне, но я его не понял. Подозреваю, что он принял меня за индейца и осыпал проклятиями. Затем этот человек ухватился за мое ружье, пытаясь его отнять. Позднее я узнал, что он содержал таверну и был городским чиновником. Но в тот момент я был больным, голодным и раздраженным. Его попытка отобрать ружье вывела меня из терпения. В руке у меня была ореховая палка толщиной с большой палец и длиной в три-четыре фута. Я так сильно ударил толстяка по голове, что он отпустил ружье, дав мне возможность ускакать. Два молодых человека, тоже, видимо, путешественники, лошади которых стояли у этого дома, вскоре догнали меня, и мы поехали дальше вместе.
Путешествие было для меня мучительным и тоскливым. День ото дня становясь все более слабым и мрачным, я трусил в одиночестве на лошади, не вызывая симпатии и сочувствия в людях, которых встречал на пути, часто страдая от голода и недомогания. Ночью я спал в лесу, как решил заранее, но охотиться не мог, так как состояние здоровья не позволяло удаляться далеко от дороги. Однажды ночью, находясь уже почти у истоков Биг-Майами, я предложил какому-то фермеру доллар, но он прогнал меня, не дав ни еды, ни корма для лошади. Убедившись, что вся семья заснула, я вышел из леса и принес кукурузы, чтобы накормить лошадь. Сам же я съел кусок кукурузы, которую купил накануне за 25 центов. После еды я почувствовал себя несколько бодрее. Теперь незаселенные участки между фермами становились все более обширными. Как-то, увидев в лесу стадо свиней, я подстрелил одну из них, освежевал тушу и. подвесил мясо к седлу; теперь у меня было вдосталь пищи.
У впадения реки Майами в озеро Эри я встретил хорошо знакомого мне торговца. Он так же отлично владел языком оттава, как и я. Но когда я попросил у него корма для лошади, он мне отказал, предложив, правда, немного кукурузы в обмен на «медвежье мясо» (он принял за медвежатину висевшую у меня за седлом свинину). Торговец был мне так противен, что я отказался от обмена, перебрался на другую сторону реки и улегся спать в лесу.
И этой ночью я опять почувствовал себя очень плохо. Утром, обнаружив, что лошадь убежала, я с трудом пошел за ней. Подойдя к берегу, я увидел лошадь на другой стороне реки. Тогда я крикнул торговцу, дом которого находился напротив, чтобы он перегнал ко мне лошадь, так как я болен. Он отказался это сделать. Пренебрег торговец и моей просьбой послать хотя бы каноэ, чтобы мне, больному, не надо было залезать в воду. Пришлось перебираться на другой берег вплавь. Взяв лошадь, я вернулся на свою стоянку, но из-за болезни в тот день не смог ехать дальше.
На следующий день я продолжил свой путь, и тут мне посчастливилось встретить в одном доме радушную хозяйку. Она накормила лошадь и принесла мне немного соленой свинины; но я отказался от солонины, так как не мог ее есть. Тогда женщина предложила мне свежей оленины, и я взял переднюю лопатку. Знаками хозяйка пригласила меня переночевать в доме, но я предпочел остаться в лесу, нашел там удобное место для стоянки и сварил мясо, которое она мне дала. Еще до того как пища была готова, женщина прислала мне с мальчиком хлеба и свежего масла.
На следующий день я почти все время ехал вдали от обрабатываемых земель. Проезжая мимо деревни Ах-ку-нах-гу-цика, я не хотел там останавливаться, ведь старик и так много для меня сделал, а теперь он снова стал бы предлагать свою лошадь. Милях в 100 от Детройта я опять тяжко заболел. Чувствуя, что не в состоянии ехать дальше, я наконец решил принять рвотное снадобье. Его мне когда-то дал доктор Мак-Лофлин на Рейни-Лейк, и оно было всегда при мне. Едва я проглотил лекарство, как разразился ливень. Стало холодно, негде было спрятаться от дождя, я промок до нитки, и у меня начались судороги. После дождя протекавший рядом ручей замерз. Сжигаемый жаром сильнейшей лихорадки, я проломил лед и долго простоял в воде. Лихорадка продолжалась несколько дней, я совсем потерял способность передвигаться и лишился надежды на выздоровление. Однажды мимо меня прошли двое мужчин с почтой; один из них немного говорил на языке индейцев. Но они ничем не могли мне помочь, так как по долгу службы не имели права задерживаться.
Наконец ко мне вернулись силы, и я тронулся в дорогу. На расстоянии двух дней пути от Детройта я встретил на улице человека с трубкой, такой же, как у индейцев сиу. Его необычайное сходство с моим отцом поразило меня. Я попытался привлечь внимание этого человека, но он мельком взглянул на меня и пошел дальше.
Приехав через два дня в Детройт, я узнал, что не ошибся: этот человек был моим братом. Однако губернатор не разрешил мне отправиться на его поиски. Он рассудил так: расспрашивая торговцев по дороге в Детройт, брат где-нибудь узнает, что я прошел мимо, и вернется назад.
Губернатор оказался прав: через три дня брат вернулся в Детройт. Он долго держал меня в своих объятиях, но, так как я не понимал английского языка, разговаривать нам пришлось с помощью переводчика. Первым делом он велел мне остричь мои длинные волосы, в которые, по обычаю индейцев, были вплетены пестрые шнурки. Затем мы вместе посетили губернатора Касса, который был очень доволен тем, что я сбросил индейскую одежду. Но платье белых людей крайне меня стесняло, и иногда мне приходилось его снимать, чтобы чувствовать себя свободнее.
Я пробовал, изъясняясь через переводчика, уговорить брата поехать ко мне на Лесное озеро. Но он, напротив, настаивал на том, чтобы я посетил его дом за рекой Миссисипи, куда мы в конце концов и отправились. Начальник гарнизона форта Уэйн отнесся к нам очень дружелюбно, и путешествие прошло в общем приятно. Через 40 дней мы добрались до дома брата, находившегося на берегу Миссисипи, в 15 милях от Нью-Мадрида. Другой брат жил поблизости, и оба они сопровождали меня до Джексона, расположенного в 15 милях от Кейп-Джирардо, где жили две мои сестры. Затем вшестером или всемером мы поехали через Голконду на реке Огайо в Кентукки, где в двух маленьких деревушках (Сейлем и Принстон) проживали многие другие мои родственники.
