Томас Рид - Отважная охотница
— Конечно! — живо ответила Мэриен. — Чем скорее, тем лучше. Но как увидеться с ней? Может быть, мне пойти в лагерь? Тогда…
— Напишите ей письмо, если хотите, а я…
— «Если хотите»!.. Скажите лучше «если можете», сэр. Я не умею писать. Отец мало думал о моем учении, а мать не думала совсем. Так что, увы, я неграмотна и не могу написать даже собственного имени.
— Это ничего не значит. Продиктуйте мне то, что вы хотели бы сказать сестре. Карандаш и бумага у меня найдутся. Если Лилиен прочла первую записку, она, конечно, уже настороже, и мы найдем случай передать ей это письмо.
— А она-то уж найдет случай его прочесть. Пожалуй, это самый лучший выход из положения. Ведь Лилиен не могла забыть меня. Наверное, она послушается совета старшей сестры, которая ее так любит.
Вынув карандаш и вырвав листок из записной книжки, я приготовился писать.
Девушка опустила голову на руку, словно собираясь с мыслями, и начала диктовать.
— «Дорогая сестра! За меня пишет друг, которого ты знаешь. А говорит с тобой Мэриен, твоя сестра. Я жива и здорова и нахожусь здесь вместе с друзьями. Мы приехали сюда, переодевшись индейцами. Мы решились на это только ради того, чтобы спасти тебя от страшной участи. Когда ты прочтешь это письмо, не показывай его никому. О нем не должен знать даже…»
Она запнулась. Ей мешала говорить жестоко растоптанная дочерняя любовь. Голос Мэриен дрогнул, когда она чуть слышно произнесла слова «наш отец».
— «Милая Лил, — снова, уже тверже, заговорила она, — ты помнишь, как я любила тебя? Так же я люблю тебя и сейчас и готова отдать мою жизнь ради спасения твоей. Послушай же меня, милая сестра, и последуй моему совету. Как-нибудь ночью, лучше всего сегодня же, постарайся выбраться из лагеря. Беги от окружающих тебя негодяев, беги от отца, который, как ни больно это говорить, должен был бы защищать тебя, а на самом деле… Увы! Мне трудно выговорить то, что я думаю! Итак, сегодня, Лил! Завтра может быть уже поздно. Наш маскарад может открыться, и весь план рухнет. Сегодня же, сегодня! Не бойся, тебя ждет твой друг, а с ним твой старый знакомый Френк Уингроув и другие отважные защитники. А твоя сестра ждет тебя, чтобы обнять. Мэриен».
Нет, Лилиен не могла не откликнуться на такой призыв! Потом мы стали думать, как передать письмо. Это можно было бы поручить мексиканцу, но он, к сожалению, уже ушел в лагерь, куда его вызвали старшины каравана, чтобы посоветоваться о дальнейшем пути. Обнаружив его отсутствие, я решил, что ждать, пока он вернется, не имеет смысла. Слишком много уйдет драгоценного времени. Солнце уже заходило, и темная тень хребта Сан-Хуан простерлась по долине почти до края лагеря. В этих широтах сумерки длятся всего несколько минут, и ночь уже расправляла над землей свою темную мантию.
— Идемте, — сказал я Мэриен. — Мы можем пойти вместе. Арчилети назвал нас братом и сестрою; будем надеяться, что слова его окажутся пророческими. А пока, веря в наше родство, никто не найдет странным то, что мы вышли прогуляться вдвоем. Может быть, приблизившись снаружи к фургонам, мы найдем случай, которого ищем.
Мэриен ничего не возразила, и, выйдя из палатки, мы направились к лагерю.
Глава XCVIII
НОЧНОЙ БАЛ
Ночь надвигалась черная, как вороново крыло, словно желая помочь нашему замыслу. Уже неразличимыми стали контуры вершин Сан-Хуана, слившиеся с темным фоном неба. Еще раньше исчезли из виду мрачные склоны Сьерра-Мохада. В глубокой тьме с трудом можно было рассмотреть только такие светлые предметы, как крыши фургонов, выбеленные солнцем шкуры наших палаток, чуть поблескивающую ленту реки и пасшихся на берегу пестрых быков. Всюду царил сплошной мрак, и людей, одетых в темное, вроде нас, можно было заметить, только если они попадали в полосу света. Несколько костров горело у входа в лагерь, но большая часть их была разложена внутри его, и вокруг них сидели переселенцы. Красные отблески огня играли на их лицах — веселых и нежных у женщин и детей и более грубых и озабоченных у мужчин. Из-под фургонов на траву протягивались красные полосы света, и иногда на них ложились длинные тени бродивших снаружи людей. Ближе к фургонам, где свет не падал на фигуры, мелькали только тени ног. Нам удалось приблизиться к лагерю незамеченными. Впрочем, снаружи в это время находилось только несколько пастухов и часовых. И те и другие спустя рукава относились к своим обязанностям, зная, что на территории юта им нечего опасаться нападения врагов. Кроме того, это был самый приятный час для путешественников, когда они собираются тесным кругом у костров, когда вслед за ужином начинаются песни и рассказы и не смолкает веселый смех. В воздухе тогда кольцами вьется дымок от трубок, а крепкие мускулы, отдохнувшие после дневной работы, чувствуют потребность размяться в быстрой пляске.
И в этот вечер тоже, едва только убрали остатки ужина, между кострами было расчищено место для танцев. Раздались звуки флейты, рога и кларнета, и несколько пар стало лихо отплясывать кадриль. Хотя движения их были довольно неуклюжи, мы смотрели на танец с удовольствием, потому что он был нам на руку. Музыка, заглушавшая наш шепот, смешанный шум голосов, танцующие пары, которые привлекали всеобщее внимание, — все это благоприятствовало нам. Меня и мою спутницу мог бы, пожалуй, заметить только кто-нибудь вошедший в один из фургонов и раздвинувший заднюю занавеску. Но никто не смотрел наружу, так как всех привлекал веселый круг танцоров, выделывавших замысловатые фигуры кадрили. Заглянуть в лагерь можно было только через щель между двумя фургонами, стоявшими напротив входа, потому что все остальные заходили друг за друга. Там мы и заняли удобную для наблюдения позицию, с которой нам был виден весь лагерь. Нам же самим ничто не грозило. Даже если бы нас заметили, все решили бы, что индейцам захотелось посмотреть на танцы.
Скоро наше внимание привлекли двое мужчин. Это были Холт и Стеббинс, сидевшие рядом возле большого костра, так ярко их освещавшего, что даже выражение лиц было нам ясно видно. Опустив голову и посасывая свою трубку, скваттер угрюмо смотрел на огонь, не обращая внимания на танцоров. Мысли его, видимо, были далеко. Стеббинс, наоборот, с интересом следил за танцующими. Он был одет щеголевато и держался очень важно. К нему то и дело почтительно подходили мужчины и женщины, и, перекинувшись с каждым несколькими любезными фразами, он их «милостиво» отпускал. Я не спускал глаз с танцующих, внимательно всматриваясь в каждое лицо, попадавшее в полосу света. Там были девушки и женщины всех возрастов; даже толстая мулатка, ковыляя, участвовала во всех фигурах кадрили.
