Карл Май - Сатана и Искариот. Части вторая (окончание) и третья
— Замолчи, иначе ты получишь сто пятьдесят!
— Я — свободный улед аюн! Никто не посмеет меня ударить!
— Кроме бастоннаджи!
— Это повлечет за собой кровь… кровь… кровь!
— Перестань грозить, скоро ты взвоешь! Ты все получишь сполна, чтобы почувствовать, как легко исполняю я свои угрозы.
— Тебе это будет стоить жизни!
— Не болтай! Не такому трусу, как ты, покушаться на мою жизнь! Сегодня я посмотрел, чего ты стоишь! Бастоннаджи, можно начинать!
— Покрепче?
— Выполняй свой долг, но я не хочу, чтобы он умер.
— Тогда он не умрет, но не дай мне Аллах изведать то наслаждение, которое я приготовил для этого человека! Разденьте его!
Этот приказ вовсе не подразумевал снятие одежд. Наказуемого положили на землю, завернули его бедуинский плащ и развязали руки, чтобы прикрутить их к древку копья, которое держали двое солдат. Двое других уселись на пятки, и шейх оказался распростертым на песке спиной вверх.
— Мы готовы, господин! — отрапортовал бастоннаджи, выбирая правой рукой палку из связки, которую он держал в левой.
— Начинайте! — кивнул я.
Все посмотрели на старого Саллама, который вытянул руки вперед и начал молитвенное завывание:
— Бисмиллахи ’р рахмани ’р рахими… Велики и многочисленны грехи этого мира, и скрывают они сердца во зле. Но не дремлет правосудие, и наказание не минует грешников. О Аллах, о Мухаммад, о праведные халифы! Слушайте, правоверные, благочестивые любимцы добродетели, сто священных имен того, кто без греха, кто вершит вечное правосудие и возмездие! Слушайте их, а не стоны этого червяка, чьи грехи будут теперь отмечены на его безбожной спине! О Всемилосерднейший! О Наисострадательнейший! О Всевластный!..
Естественно, за каждым из этих трех имен последовал палочный удар. Потом последовали другие — медленно, один за другим. При восклицании «О» бастоннаджи размахивался, а при следующем слоге опускал палку. Шейх сначала не подавал признаков жизни; он крепко сжал зубы и не проронил ни звука. Но при пятнадцатом имени шейх со стоном раскрыл рот, а вместе с семнадцатым стал плачущим тоном считать:
— О Сочувствующий всем… О Открытый всем… О Всеведающий… О Всеприемлющий… О Всерасширяющий…
Теперь я, конечно, видел и слышал, что «Заключение» исключительно хорошо подходит для того, чтобы крики и вопли наказуемого становились все музыкальнее и звучнее. Шейх вполне заслужил свою сотню ударов, но зрелище становилось для меня просто невыносимым, и, когда отсчитали шестидесятый удар, я приказал прекратить наказание и унести пленника. Морально он пострадал вряд ли меньше, чем физически, и я был твердо убежден, что получил заклятого врага, но это меня нисколько не волновало.
Глате, женщина, которую я спас, подошла ко мне поблагодарить за наказание, постигшее ее мучителя. По тому, как с ней до сих пор обходились, она поняла, что ей здесь нечего опасаться. Она не знала, что за нею тайно наблюдают. Мы опасались, что спасенная ускользнет из лагеря и потом, встретив воинов своего племени, сообщит им важные сведения о нас, даже не подумав, что становится предательницей.
Спать мы легли вовремя, потому что завтрашний путь через уорр был не только трудным, но и становился все опаснее по мере нашего приближения к развалинам, в которых, как мы предполагали, враги прятали наших людей.
Подъем на следующее утро был ранним. Позавтракав, мы накормили лошадей и верблюдов, а потом выступили в путь. В самый последний момент ко мне подъехал Виннету и сказал:
— Мой брат может отъехать со мной? Я ему кое-что покажу.
— Что-нибудь хорошее?
— Скорее плохое.
— О! Что же это такое?
— Как известно моему брату, у Виннету есть привычка быть осторожным даже там, где другим это кажется совершенно излишним. Я решил на всякий случай объехать лагерь и заметил след, вызвавший у меня подозрение.
В то время как весь отряд, привязав пленных к лошадям, покинул лагерь, Виннету поехал со мной на юго-восток, где мы увидели на песке, между двумя большими камнями следы человека, сначала прошедшего к лагерю, а потом вернувшегося обратно. Мы пошли по следам и добрались до места в скалах, где человек, оставивший следы, встречался с другим, подъехавшим на лошади. Судя по всему, они долго беседовали.
Следы, по нашей оценке, были оставлены восемь часов назад, значит, встреча состоялась около полуночи. Теперь нам оставалось только отправиться по следу всадника. Он уходил все время на юго-восток, значительно отклоняясь от того направления, каким должен был двигаться наш отряд. Это немного успокоило нас, мы повернули лошадей и через каких-нибудь полчаса соединились с походной колонной.
Конечно, мы сейчас же поделились своими наблюдениями с Крюгер-беем и Эмери. Первый отнесся к нашему сообщению легкомысленно и нисколько не озаботился им; другой же вознамерился вместе с нами смотреть этим вечером во все глаза. Причина у нас для этого была. Эмери поинтересовался:
— Может быть, всадник побывал в лагере, пока мы спали?
— Нет.
— Значит, у него были причины не показываться. А тот, кто не хочет, чтобы его видели, другом быть не может; остается предположить, что он враг.
— А тот, кто тайно по ночам встречается с врагом, — изменник. Стало быть, в нашем отряде есть предатель, — сказал я.
— Ты прав, я того же мнения, но кто бы это мог быть? Если мы сегодня вечером будем внимательны, то, может быть, и поймаем его. Долго ли еще ехать до этих развалин?
— Мы должны прибыть к ним завтра после полудня.
— Тогда можно ожидать, что всадник сегодня вечером опять появится, чтобы разузнать новости. Мы задержим его, а вместе с ним и второго заговорщика.
К сожалению, это наше пожелание не сбылось, потому что произошли события, в реальность которых мы вряд ли бы поверили, если бы нам об этом сказали заранее, хотя мы и знали, что коларази Калаф бен Урик — отъявленный мошенник. Он перешел к врагам и сошелся с ними куда ближе, чем мы думали. Ночной всадник действительно оказался шпионом аяров, а тот, с кем он общался, был не кто иной, как наш проводник, которому мы так доверяли.
Уорр очень затруднял наше продвижение вперед. Мы не могли двигаться плотной колонной, нам приходилось делиться и высылать гораздо больше патрулей и разведчиков, чем обычно это делается. Однако ближе к полудню, когда мы сделали короткий привал, проводник утешил нас заявлением, что уорр часа через три кончится, а дальше опять пойдет открытая степь, в которой, к счастью, можно отыскать траву.
Через час после полудня мы продолжили путь, а еще через полчаса к нам подъехал проводник и сообщил полковнику:
