Джеймс Купер - Долина Виш-Тон-Виш
Всякий раз, когда молодые люди покидали дом, отправляясь на такую охоту, это возбуждало самый живой интерес мальчика-индейца. Каждый раз при этом он весь день сидел у амбразуры своей темницы, старательно прислушиваясь к далеким отзвукам мушкетов, доносившимся из леса. И единственный раз за все время многомесячного плена видели, как он засмеялся, внимательно разглядывая злобные глаза и мощные челюсти мертвой пумы, ставшей мишенью для Дадли в одну из таких вылазок в горы. Это пробудило в жителях пограничья) глубокое сочувствие к терпеливому и достойному юному страдальцу, и они с готовностью доставили бы пленнику радость участия в охоте, не будь эта задача одной из трудновыполнимых. Первый из только что упомянутых жителей леса предлог жил даже вести его, подобно собаке, на поводке, но это было похоже на унижение, против которого, как было очевидно, юный индеец, амбициозный по характеру и ревнивый к достоинству воина, открыто восстал бы.
Живой интерес наблюдательной Руфи, как мы видели, скоро обнаружил растущую сообразительность мальчика. Способ, каким человек, никогда не принимавший участия в их трудах и, казалось, редко прислушивавшийся к разговорам семейства, сумел прийти к пониманию смысла языка, считающегося достаточно трудным для школьника, оставался, однако, тайной для нее, как и для всех остальных. Как бы то ни было, посредством того инстинктивного чутья, которое так часто озаряет душу женщины, она была уверена в этом факте. Исходя из этого знания, она взяла на себя задачу постараться получить от своего протеже торжественное обещание, а именно: если ему разрешат присоединиться к охотникам, он вернется в долину к концу дня. Но хотя речь женщины была ласковой, как ее добрый характер, а просьбы, чтобы он каким-нибудь образом подтвердил, что понял смысл сказанного, были настойчивыми и часто повторялись, ни малейшего признака понимания этого ее подопечный не проявлял. Разочарованная и не без сожаления, Руфь в отчаянии отказалась от сочувственного плана, когда, старый Пуританин, остававшийся молчаливым зрителем ее безуспешных усилий, неожиданно заявил, что верит в честность парня и намерен разрешить ему присоединиться к одной из ближайших партий, которая выйдет за пределы жилища.
Причина этой внезапной перемены настроения до того неизменно и неукоснительно бдительного Марка Хиткоута явилась, подобно столь многим другим его импульсивным поступкам, тайной для его собственного сердца. Уже было сказано, что, пока Руфь по своей доброте предпринимала бесплодные попытки добиться от мальчика какого-нибудь свидетельства того, что; он ее понимает, Пуританин оставался непосредственным и заинтересованным наблюдателем ее усилий. Казалось, он разделял ее разочарование, но благо тех необращенных племен, кои надлежало вывести из тьмы их путей с помощью этого юнца, было гораздо важнее и не допускало мысли о том, чтобы в случае бегства мальчика опрометчиво утратить преимущество, которое старый Марк завоевал, шаг за шагом развивая ум мальчика. По всей видимости, намерение разрешить тому покинуть укрытие было поэтому полностью отвергнуто, как вдруг старик так неожиданно объявил о перемене своего решения. Догадки о причинах этого непредвиденного шага были самыми разными.
Некоторые полагали, что Пуританина побудило к этому таинственное знамение, что таково желание Провидения, а другие думали, что, начав отчаиваться в успехе своего предприятия, он склонен искать более зримого проявления Его целей в виде опыта, когда бы мальчиком руководили его собственные импульсы. Все, казалось, придерживались мнения, что если парень вернется, то это обстоятельство можно будет приписать вмешательству чуда. Как бы то ни было, однажды приняв решение, Марк Хиткоут не изменил своему замыслу. Об этом неожиданном намерении он объявил после одного из долгих и одиноких бдений в блокгаузе, где, возможно, выдержал тяжкую духовную борьбу по этому поводу. А поскольку погода была чрезвычайно благоприятной для подобной цели, он приказал своим работникам подготовиться к вылазке на следующее утро.
Внезапный и неконтролируемый всплеск восторга мелькнул на смуглом лице пленника, когда Руфь собралась вложить ему в руки лук своего сына и знаками и словами дала понять, что ему будет позволено воспользоваться им на свободе в лесу. Но выражение радости исчезло так же быстро, как и появилось. Принимая оружие, паренек сделал это скорее как охотник, привыкший к обращению с ним, чем как человек, чьим рукам оно так долго было чуждо. Когда он вышел за ворота Виш-Тон-Виша, служанки Руфи столпились вокруг него с интересом и удивлением, ибо странно было видеть юношу, которого так долго и ревностно стерегли, снова на свободе и без охраны. Несмотря на их обычное доверие к тайным озарениям и великой мудрости Пуританина, у всех сложилось впечатление, что парня, чье присутствие окружало так много таинственного и представлявшего интерес для их собственной безопасности, они, пожалуй, видят сейчас в последний раз. Сам мальчик оставался невозмутимым до конца. Однако, ступив на порог дома, он промедлил и, казалось, взглянул на Руфь и ее юных отпрысков с минутным участием, затем, приняв равнодушный вид индейского воина, он заставил свой взгляд сделаться холодным и пустым и проворно зашагал вслед за охотниками, уже вышедшими за пределы частокола.
ГЛАВА VIII
Ладно, ладно, смейтесь надо мной, издевайтесь! Ваша взяла! Бейте лежачего. Мне даже нечего ответить этой уэльской фланелевой фуфайке. Само невежество топчет меня ногами. Делайте со мной что хотите!
«Виндзорские насмешницы»61
Поэты, поощряемые общим устремлением человеческой природы, создали весне репутацию, которой она вряд ли заслуживает. Хотя эта категория писателей с богатым воображением наговорила так много о ее благоухающих дуновениях и напоенных ароматами зефирах, мы находим ее почти везде самым отвратительным, неприветливым и переменчивым из четырех времен года. Это юность года и, подобно этому же предваряющему настоящую жизнь человека периоду, она более всего подходит, чтобы сулить обещание лучших дней. Постоянная борьба между действительностью и надеждой идет на протяжении всего этого медлительного и предательского времени года, имеющего тенденцию неминуемо обманывать.
Все, что говорится о ее благодатных плодах, — неправда, ибо земля так же мало способна на щедрую отдачу без поощрительного влияния жаркого лета, как человек не в состоянии производить достойные плоды своего труда, не располагая более высокой нравственной силой, нежели та, какой он обладает благодаря своим врожденным наклонностям. С другой стороны, осени присуще очарование, отдохновение и устоявшееся течение времени, которые можно по справедливости уподобить угасанию хорошо прожитой жизни. Это во всех странах и в любом климате период, когда физические и нравственные причины, соединившись, питают богатейшие источники радости. Если весна является временем надежды, то осень — пора жатвы и наслаждения плодами. В ней как раз достаточно перемен, чтобы придать вкус течению жизни, и в то же время очень мало перипетий, чреватых разочарованием. Весна приятна по сравнению с зимней обнаженностью природы, тогда как красотой осени наслаждаются, когда плодоносящие силы лета уже растрачены.
