Иван Кратт - Остров Баранова
Однажды монах смастерил глиняную модель монастыря с церквями, оградой, а пушки и колокола были им же отлиты из меди. В другой раз подручные показали парню большой ком глины, прикрытый мешковиной. Изумленный литейщик увидел знакомые черты хозяйского лица, намеченные скупо, но сильно и резко. Будто монах хотел вылепить одну жестокость.
Весной соловецкий дьякон утопился, Афонин побрел в Охотск. С той поры сменилось много лет, много растаяло снегов...
Старик взялся отлить две каронады и главный колокол для новой церкви.
Давнишний литейщик и китобой сам топтал тонкими, в синих прожилках, ногами глину, сушил песок, сколачивал тяжеленные плахи для форм. Все дни проводил здесь, домой наведывался редко, а последнее время решил и ночевать на работе.
Уналашку он тоже забрал сюда. После стычки с Гедеоном старик не решался оставлять ее одну в казарме. И девочка всякий раз жалась к нему, если он собирался куда-нибудь уходить.
Девочка была его единственной помощницей. Темнолицая, проворная, как хорек, подкидывала она в огонь сучья, выгребала золу. Труд и привычка множества поколений сказывались в ее быстрых, неустанных движениях, покорной непоседливости маленькой рабыни. Радость быть здесь, близко к лесу, усиливала ее старание. Она чувствовала себя почти счастливой. Дым горевших веток, закопченные бревна напоминали ей хижину-барабору ее отца. Таская сучья, Уналашка хлопала себя по надутым щекам, тихонько смеялась.
Баранов приказал поставить литейню за палисадом, у края лесной прогалины. Отсюда недалеко было ходить за рудой в один из каньонов и безопасней на случай пожара. Индейские женщины носили куски породы в травяных корзинах, таскали уголья. Два креола жгли толстые еловые стволы.
Павел по-настоящему стал хозяином форта. К власти он не стремился, попросту не задумывался над этим. Но ненасытность молодого, выздоравливающего тела требовала деятельности. Лещинский хранил ключи, принимал вечерний и утренний рапорты по крепости. Но русские охотники и туземцы обращались за всеми нуждами к Павлу.
— Непокорный, — сумрачно говорил Лещинскому и Ананий, барабаня короткими белесыми пальцами по набалдашнику посоха. — Ты, государь мой, волю ему дал.
Лещинский срывал злость на Луке, на алеутах, часами заставлял зверобоев ждать у лабаза выдачи огневых припасов, приемки шкур. Однако с Павлом был попрежнему ласков и смиренен и всякий раз старался подчеркнуть свою преданность Баранову.
Только теперь Павел как следует начинал разбираться в грандиозных замыслах и планах правителя, понял, почему петербургский сановник Резанов, посланный почти судить, горячо поддержал все начинания Баранова. Восхищение охватывало сердце Павла, снова хотелось быть помощником этого умного, сильного человека, участником его грандиозных начинаний.
В памяти возникали навигационные карты, отправка судна вдоль неизведанных берегов, путь к Гудзону через хребты Кордильеров... Все это было в бумагах Баранова. Правитель собирался возить лес в Калифорнию, лед на Сандвичевы острова, разводить скот, сеять пшеницу в долинах Скалистых гор. Открыть постоянную торговлю, построить города и селения, научить индейцев пахать и сеять, плотно и навсегда осесть на новой земле! Баранов видел, что при таком истреблении пушного зверя о промыслах скоро придется забыть, С горькой иронией писал он меморию в Главное правление, пытаясь рассеять сказку «почтенного наблюдателя», случайного гостя колоний, спешившего заверить акционеров, что «бобров перебьют всех тогда, когда у Ново-Архангельска выловят всю треску». Торопливость и беспечность невежды! С искренней скорбью узнал он о смерти Резанова в Красноярске, так и не добравшегося до Петербурга. Новые люди, желавшие расцвета колоний, многое потеряли от его гибели.
Читая ответы Баранова, юноша угадывал невысказанную боль и переживал ее вместе со своим приемным отцом... Павла тянуло теперь к нему сильнее прежнего. Разум прощал даже казнь пятерых заложников, только при воспоминании о них у него ныло сердце.
2Ясное утро занялось над крепостью. День обещал быть погожим, какие редко бывают в этом краю.
«Амур» подошел почти к самым блокшивам. Отлив еще не начинался, высокая вода окружала поросшие лесом зеленые острова, укрывала береговую гальку.
Корабль заметили с палисадов, когда он проходил мимо крайнего острова. Судно узнал Афонин. Старик готовил к отливке последнюю каронаду и уже несколько суток не покидал формовочной.
Отложив лопату, он почти бегом направился к форту, крикнул на ходу часовым, затем торопливо повернул к церкви. Гулкий праздничный звон поплыл над крепостью, над тихим утренним лесом, берегом, над залитой солнцем водой. Раскатилось эхо, уходя все дальше в глубину сумеречных, пустынных гор.
Колокол звонил впервые. Архимандрит берег эффект для торжественного богослужения в день открытия храма. Кровлю, наконец, закончили, Ананий разослал гонцов по всей округе — сзывать крещеных туземцев воздать хвалу богу. Правителя он решил не дожидаться.
— Мирские дела далеки от господа, — сказал Ананий Павлу полушутя и как бы вскользь.
Баранов сошел на берег. «Амур» — десятипушечный старый с изъеденным килем бриг — второй раз бросал якорь в Ново-Архангельском порту. Удача сопутствовала мореплавателям. Переход был проделан в шестьдесят дней. Немного потрепала буря у Алеутской гряды, но Петрович знал там каждую щель, и «Амур» отстоялся в закрытой бухте.
Пять месяцев отсутствовал правитель. Сто пятьдесят дней и ночей провел он вдали от завоеванной потом и кровью земли. Самое дорогое и близкое оставалось здесь, на диком камне, на утесах и скалах, среди вечной лесной дремоты...
Правитель ступил на берег. Грозной и немой казалась крепость, горели жерла медных пушек... И вдруг чистый, давно забытый звон всколыхнул тишину. Форт отвечал своему правителю.
Баранов медленно опустился на колени.
— Россия!
Он увидел бегущих к нему со всех сторон охотников, поселян и впереди всех — Павла...
После полудня на рейде показались еще два судна. Это возвращался из Кантона Кусков.
Сколько радости за один день!
Впервые правитель не стыдился слез.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА I
На площади и у казарм пылали факелы, смоляные бочки. По углам строений форта курились плошки, горели на подоконниках свечи. Огни, перевитые багровым дымом, искры, треск ракет с корабля, бороздивших сырую темень, пальба, гомон и крики из стана алеут... Большой, памятный день для Ново-Архангельска — первого заморского города Новой земли.
Третьего дня утром «Святитель Николай Мирликийский» — сорокапушечный русский фрегат — отдал якоря в Ситхинской гавани. Полтора года назад покинул он Кронштадт, три месяца простоял в Кантоне. Корабль доставил огневые припасы для крепости, ядра, два медных единорога, продовольствие, новые приказы и среди них — пакет Адмиралтейств-коллегий, приложенный к длинному дубовому ящику, обшитому железными скобами. В пакете лежал именной указ императора Александра о награждении коллежского советника Баранова орденом Анны второго класса, в ящике — государственный флаг с двуглавым орлом и надписью: «Российско-Американская Компания».
Император даровал колониям высочайшее покровительство, инспектор артиллерии прислал пушки, иркутскому губернатору приказано отпускать порох и с Нерчинских рудников двести пудов свинца в год.
Правитель приказал отпраздновать приход «Святителя». Богослужение подходило к концу. В новом облачении, казавшийся выше, внушительней, Ананий медленно ступил на порог алтаря. Десятки восковых свечей, лампады, заправленные чистым тюленьим жиром, освещали позолоту риз, первые ряды молящихся, эполеты офицеров «Николая Мирликийского», медали тойонов, серьгу Кускова. Один Баранов остался в тени. В скромном сюртуке с орденом, стоял он под большой хоругвью. Рядом с правителем держались и охотники.
Павла и Лещинского не было. Крестник правителя нес караул по крепости, Лещинский готовился встречать гостей. Ему помогали две индианки. Серафима швырнула ключи, обиженная и гневная, ушла из дому, а Лука еще утром вызвался прислуживать архимандриту и целый день не являлся в казарму. От усердия он даже подпевал мальчикам-креолам — певчим на правом клиросе.
В церкви было душно от запаха пота и ладана, сырого теса и шкур алеутской одежды, рома, китового жира. Зато было тихо. Малопонятные, забытые слова, проникновенные и величавые, детские голоса певчих, отблеск царских врат — подарок богачей Строгановых, суровый облик Гедеона, напоминавший образ пророка, размягчали, трогали сердца людей.
Опытный священнослужитель Ананий угадывал чувства, охватившие прихожан. Индейцы и алеуты, да и многие из русских были в церкви первый раз. Даже офицеры фрегата больше не перешептывались, стояли опершись на палаши, молчаливые, подтянутые.