Томас Рид - Собрание сочинений, том 1. Белый вождь. Квартеронка.
Есть два вида петушиных гонок. Один только что описан. Другой отличается лишь тем, что петуха не привязывают к дереву, а по шею зарывают в землю. Всадники так же скачут по заведенному порядку, но только каждый наклоняется с седла, стараясь выдернуть птицу из земли. В остальном условия те же.
Итак, к ветке подвесили первого петуха, участники выстроились в одну линию – игра началась.
Несколько человек попробовали ухватить птицу за голову, и им это даже удалось, но мыло испортило все дело.
Сержант-улан решил снова попытать счастья, но поставил ли что-нибудь на него полковник и на этот раз – неизвестно. Комендант уже достаточно рисковал сегодня, и он куда острее почувствовал бы потерю, не будь ему утешением небольшая и совершенно незаконная дань, которую он взимал с рудников, и еще кое-какие установленные обычаем доходы. А ведь он вполне мог прожить безбедно, не беря взяток, на те деньги, которые получал от вице-королевского правительства.
Сержанту, у которого, как вы уже знаете, было преимущество – высокий рост и крупный конь, – удалось ухватить петуха за шею. Как стало известно потом, он заранее набрал пригоршню песку – это помогло ему сорвать петуха с ветки, и он поскакал прочь.
Но были там всадники и на более быстрых конях, и не успел сержант обогнуть столб, служивший вехой поворота, как его настиг бойкий пастух и вырвал у птицы крыло; второе крыло оторвал другой преследователь, и сержант вернулся к дереву, держа в руке лишь жалкие остатки. И, конечно, на его долю не досталось ни криков «viva», ни рукоплесканий.
Карлос, охотник на бизонов, не участвовал в этом состязании. Он знал, что завоевал сегодня довольно славы, приобрел и врагов и друзей, и не стремился умножить число ни тех, ни других. Однако кое-кто из зрителей стал поддразнивать его – им просто хотелось снова поглядеть на прекрасного мастера верховой езды. Некоторое время он сопротивлялся, до тех пор, пока с дерева не сорвали еще двух петухов. Одного, целехонького, привез и положил к ногам своей улыбающейся возлюбленной тот самый пастух, о котором уже упоминалось.
И тут, должно быть, новая мысль пришла на ум Карлосу. Он выехал вперед, очевидно, готовый принять участие в следующем заезде.
– Теперь мне не скоро придется быть на празднике, заметил он дону Хуану. – Послезавтра я уезжаю в прерии. Надо сегодня ничего не пропустить.
Игра теперь пошла по-другому. Птицу закопали в землю. Суд по длинной шее и остроконечному клюву, это не петух, а снежно-белая цапля, одна из многих видов, какие водятся в этих местах. Ее нежную, тонкую шею не стали мазать мылом. На этот раз трудность была в том, что у цапли оставалось достаточно свободы, и она никак не давалась в руки; она резко отдергивала голову то вправо, то влево, и ухватить ее было нелегко.
Дан сигнал, и всадники поскакали. Карлос был в числе последних, но, доскакав, увидел, что белая изгибающаяся шея все еще на месте. Он оказался проворнее птицы, мгновенно выхватил ее из покорно раздавшегося песка, и вот она уже машет белоснежными крыльями над гривой его коня.
Карлосу требовалась не только быстрота, но и большая ловкость, чтобы ускользнуть от толпы всадников, устремившихся со всех сторон ему наперерез. Он то кинется вперед, то вдруг остановится, круто свернет, чтобы миновать какого-нибудь всадника и проскакать позади него. Так он маневрировал снова и снова, и наконец его вороной конь вырвался из кольца соперников и понесся к столбу – знаку поворота. Обогнув его, Карлос поскакал назад, высоко подняв свою добычу, незапятнанную и неповрежденную, и зрители встретили его громкими рукоплесканиями.
Догадкам, предположениям не было конца. Кому же он преподнесет свою добычу? Уж, наверно, он выберет девушку своего круга, говорили в толпе, какую-нибудь деревенскую красавицу или дочку скотовода. Казалось, охотник не спешил удовлетворить общее любопытство. Но немного погодя он поразил всех: подбросил птицу высоко вверх и отпустил на свободу. Цапля гордо взмыла вверх, вытянула длинную шею и полетела в дальний конец долины.
Однако, прежде чем расстаться со своей пленницей, Карлос вырвал из ее крыльев несколько длинных, прозрачных, как паутина, перьев, по которым всегда узнаешь цаплю, и связал их в плюмаж. Покончив с этим, он дал шпоры коню и галопом поскакал к скамьям. Там он гибким движением наклонился в седле и положил трофей к ногам... Каталины де Крусес!
Возглас изумления пронесся по толпе, и сразу же все сурово осудили Карлоса.
Как! Простой охотник на бизонов, никому не известный бедняк хочет, чтобы его одарила улыбкой дочь богача? Нет, это не любезность – это уже оскорбление! Что за дерзкая самонадеянность!
И возмущались не только сеньоры и сеньориты. Деревенские красотки и дочки скотоводов были разгневаны не меньше. Ими пренебрегли, на них не обратили внимания, их обманули – и кто? Один из их же среды! Ему, видите ли, понадобилась Каталина де Крусес!
А Каталина – что ж, ей и лестно и неприятно; неприятно потому, что она оказалась в затруднительном положении. Она улыбнулась, покраснела и едва слышно произнесла:
– Благодарю вас, кабальеро.
Однако минуту она медлила, не решаясь поднять трофей. Справа от нее в гневе вскочил на ноги отец, слева – не менее разгневанный поклонник. И этот поклонник был не кто иной, как Робладо.
– Наглец! – закричал он, схватил плюмаж и швырнул его на землю. – Наглец!
Карлос перегнулся с седла, поднял плюмаж и заткнул его за золотую тесьму на шляпе. Потом, бросив вызывающий взгляд на офицера, сказал:
– Не горячитесь, капитан Робладо. Из ревнивых женихов выходят равнодушные мужья. – Он поглядел на Каталину, улыбнулся, и добавил совсем другим тоном: – Благодарю вас, сеньорита!
С этими словами он снял сомбреро, низко поклонился, повернул коня и поскакал прочь.
Робладо наполовину обнажил шпагу, и его громкое "Черт тебя побери! " вместе с проклятиями, которые бормотал сквозь зубы дон Амбросио, достигло ушей Карлоса.
Но при всем своем чванстве капитан был далеко не храбрец, и, принимая во внимание, что у бедра охотника висел в ножнах длинный нож – «мачете», Робладо ограничился одними угрозами и дал Карлосу удалиться.
Этот случай всех взволновал и у многих возбудил недобрые чувства. Охотник на бизонов вызвал негодование аристократии, ревность и зависть демократии, и вышло так, что после всех своих блестящих подвигов он покидал поле состязаний отнюдь не всеобщим любимцем. Безумные слова странной старухи, его матери, передавались из уст в уста и пробудили ненависть к человеку чужого племени – вот почему его искусство вызывало уже не восхищение, а зависть. Американец, еретик, он поистине должен быть ангелом, чтобы завоевать их дружбу, ибо в этом далеком уголке земли фанатизм был также неистов, как в городе Семи Холмов[11] в самые мрачные дни инквизиции.
