Карл Май - Наследники Виннету
Тут Хоуи приблизился, шутовски поклонился мне и спросил:
— Мистер Бартон, если не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, — кивнул я.
— Вы дуете на гармошке?
— А почему нет? Охотно сыграю и для вас.
— А это миссис Бартон? — Он указал на Душеньку.
— Конечно, — ответил я, глядя ему прямо в глаза.
— Она играет на гитаре?
— Может, вы желаете услышать ее?
— Попозже. Сейчас нам нужно вот это.
Он рывком сдернул белую скатерть, унес и спокойно расстелил ее на своем столе.
— Какая наглость! Это же бесстыдство! — не выдержал Папперман и уставился на меня.
Душенька не проявила никаких эмоций.
— Спокойно! — тихо произнес я. — Мы терпеливо снесем все оскорбления.
Тут появился новый хозяин, чтобы обслужить нас. Сначала он принес тарелки и приборы. Едва он отвернулся, как Хоуи унес их к себе. Затем хозяин подал суп. И суповая миска тотчас же перекочевала к соседям. Они быстро ее опустошили и вернули нам. То же самое было проделано с остальными блюдами, в том числе и с фруктами. В конце концов перед нами оказалась груда грязных тарелок, блюдец и чашек. Все происходящее сопровождалось издевками и наглым ржанием.
— И ведь они не негры, не индейцы, а белые! — в смятении воскликнул Папперман. — Что скажете, сэр?
— Вероятно, очень скоро вы услышите, — ответил я, не спуская глаз с разудалой компании… — Когда эти «джентльмены» должны получить свои порции?
— Пожалуй, через часик. Моя старая кухарка уволилась, а новая хозяйка, которая сама готовит, делает это довольно медленно.
— Отлично! Душенька, у тебя есть желание сыграть на гитаре?
— Как ты это себе представляешь? — удивилась она.
— Узнаешь позже. Скажи лишь только — хорошее ли у тебя настроение? Губная гармоника и гитара в моей сумке.
— А револьвер? — уже почти поняла меня Душенька.
— Там же.
— Это опасно?
— Вовсе нет!
— Тогда и я поиграю!
— Прекрасно! Начинается второе отделение комедии! Занавес поднимается!
Хоуи снова подошел к нам, остановился, широко расставив ноги, и произнес:
— Я с маленькой просьбой. Мы ведь художники. Хотим написать портреты миссис и мистера Бартон, а также мистера Паппермана.
— Все шестеро? — уточнил я.
— Да.
— Но нас всего трое.
— И хорошо. Вы позволите?
— Хм, с большим удовольствием. Но только при одном условии.
— Каком?
— Мы останемся там, где сидим.
— Идет! Хотя мы бы хотели, чтобы вы находились в другом положении, но удовлетворимся и этим. Только сидите и не двигайтесь, иначе не выйдет высокого искусства! Можно начинать!
Подвыпившие «художники» вынули бумагу из сумок и принялись «рисовать». Тем временем я заметил, что кто-то шел по направлению к отелю со стороны пустоши. Человек был одет по-индейски и нес на спине упакованный в кожу внушительный груз. Человек шел медленно, — видимо, очень устал. Возле лошадей он остановился и осмотрел их. Потом двинулся дальше. Когда путник подошел так близко, что можно было разглядеть его лицо, мы обнаружили, что ему года двадцать два — двадцать три. У него были правильные черты лица, а волосы, как у Виннету, собраны в пучок и отброшены на спину. Когда незнакомец подошел к дверям «сада», Папперман воскликнул:
— Egad 19, это он!
— Кто? — спросил я.
— Молодой Орел! Четыре года назад он в последний раз спускался с гор пешком, прямо как сегодня. Тогда он два дня гостил у меня и отдал свой индейский костюм мне на хранение, когда уезжал. Он сказал, что если не умрет, то через несколько лет вернется и заберет его. У него не было с собой никаких денег, только наггиты, да и то немного — сотни на три долларов… Посмотрите, да он совсем ослаб!
— Он, вероятно, голоден! — добавил я.
— Он совсем обессилел! — подала голос Душенька. — Еле плетется! Принесите скорее еще один стул, мистер Папперман!
Вестмен поспешил выполнить ее просьбу. Душенька подошла к двери, взяла индейца за руку и попросила быть нашим гостем.
— Прямо как Ншо-Чи, которая всегда сострадала! — проговорил индеец и тяжело опустился на стул.
Мы ослабили ремни на его плечах и сняли плотно обтянутый кожей тюк, в котором было не меньше тридцати килограммов. Почему он произнес имя Ншо-Чи, сестры моего Виннету? Значит, он апач?
Папперман тем временем подошел к «художникам» и попросил бренди для нового гостя.
— Бренди не для красных, а для белых! — был ему ответ. — Идите отсюда!
Старый вестмен вспыхнул, но я успокоил его:
— Они заплатят нам и за это! Лучше поспешите на кухню и принесите тарелку супа. Это полезнее для него, чем бренди!
Индеец, расслабленно откинувшись на спинку стула и закрыв в изнеможении глаза, подтвердил:
— Не надо бренди! Никакого бренди!
Папперман уже нес суп.
— Только бульон из старой курицы, — пояснил он. — Но все же неплохой.
Он поставил тарелку перед индейцем, но тот даже не прикоснулся к ней. Тогда Душенька схватила ложку и принялась кормить незнакомца. За соседним столом это вызвало всеобщее веселье.
— Вообще-то бульон наш! — послышался наглый голос Хоуи. — Но ради прекрасной картины мы можем им пожертвовать. Сюжет называется «Тройное Милосердие, или Проголодавшийся индеец». Через пять минут все будет готово!
Действительно, не прошло и пяти минут, как весьма посредственные карикатуры лежали перед нами,
— Великолепно! — резюмировал я. — В самом деле великолепно! Сколько стоят такие картины?
— Картины?! — засмеялся Хоуи. — Он называет это картинами! Да они ничего не стоят, ничего! Мы дарим их вам!
— Дарите? — изобразил удивление я.
— Да.
— Все шесть?
— Да, да!
— Спасибо! — Я сложил листки вместе, спрятал их и продолжал: — Но я порядочный человек. Я не принимаю подарков, не выразив свою признательность. Может, кто-то из вас нарисует меня верхом? От меня не убудет, если я потрачу пять долларов.
— Пять долларов? Thunderstorm! 20 Это же целое состояние! Спешу! Сейчас же веду лошадь! — крикнул кто-то из компании.
Он исчез, и другие последовали за ним.
— Вы что-то замыслили? — спросил Папперман.
— Конечно. Грядет наказание! Поспешите к хозяину и скажите ему, что мне нужны два-три хороших, настоящих свидетеля, по возможности адвокаты, полицейские или люди из городского начальства. Пусть они поднимутся наверх, в наши номера, и наблюдают из окон за тем, что произойдет.
— Сейчас же позабочусь!
Привели лошадь. Хоуи потребовал пять долларов авансом. Я заплатил. Сделав вид, что никогда прежде не сидел верхом, я три раза съезжал по крупу, не добравшись до седла. На четвертый я так прыгнул, что перелетел через лошадь и приземлился с другой стороны.
