Отто Гофман - Опасности диких стран
— Да, я служитель Юбинала, я знаю заклинания, боги слушают меня, — медленно сказал Афрайя.
Удивление овладело всеми присутствующими.
— Знаешь ли ты это изображение? — спросил писец, взяв со стола небольшой металлический амулет, полученный злополучным Олафом и переданный им потом Эгеде Вингеборгу.
— Я знаю его.
— Ты обещал дать попутный ветер, но ты солгал. Разразилась буря, Олаф утонул, с ним единственный сын Гельгештада и твое собственное дитя.
Голова Афрайи задрожала, но когда он ее поднял, глаза его блестели и он твердо ответил:
— Я знал, что будет; я видел знамения на небе, которых никто не видел, я слышал громовой голос Пекеля.
— Значит ты продал этот амулет, чтобы погубить людей?
— Тебя я хотел погубить, тебя, так как ты хуже волка и медведя! — воскликнул Афрайя.
— Значит ты совершил сознательное убийство? — невозмутимо продолжал Петерсен. — Ненавидь меня, сколько ты хочешь, но скажи мне, зачем ты хотел погубить невинных людей?
— Кто невинен между вами! Разве все вы не разбойники, разве не взяли вы у нас то, что нам принадлежало, разве вы нас не ненавидите, разве вы нас не презираете, как змей и ядовитых гадов?
— И потому ты намеревался прогнать всех нас из этой страны, чему ты хотел положить начало на Лингенской ярмарке, если бы твой племянник, Мортуно, не оставил тебя?
Афрайя опустил голову на грудь и сложил руки.
— Юбинал принял детей моих в объятия свои, и скоро я буду с ними, я не боюсь тебя, а ты окончишь жизнь в мучениях и стыде.
— Ты был так смел, — воскликнул писец, — что подтвердил все твои преступления. Теперь сознайся еще, в каких сношениях ты был с Генрихом Стуре из Бальсфиорда?
Афрайя обратился к Стуре, поднял руки и сказал:
— Мир и благословение над тобой! Я был твоим другом, потому что ты добр и справедлив!
— Не давал ли ты ему денег для уплаты долгов?
— Я это сделал, потому что ты и Гельгештад хотели его погубить.
— А чем он тебе заплатил за это?
— Я ничего не требовал, я был ему благодарен.
— Не лги, изменник! — воскликнул писец с дико блуждавшими глазами. — Он был с тобой в заговоре и продал тебе порох, который я нашел у тебя в избушке. Сознавайся! Или я тебя доведу до сознания!
По его знаку один из экзекуторов снял красное покрывало с бокового стола. Как ни была груба и жестка окружавшая толпа, она невольно содрогнулась. Там лежали жомы, железные проволоки, острые колы и кляпки, хранившиеся в шкафу в канцелярии.
— По закону дозволено, и теперь необходимо приступить к допросу пыткой, так как закоренелый злодей не хочет сознаться в истине. Экзекуторы, схватите лапландца и примитесь за жомы!
— Стойте! — закричал голос вне круга. — Остановитесь во имя Господа Бога!
Павел Петерсен сжал кулаки, глаза его горели, на лице отразилась дикая ярость; он узнал Клауса Горнеманна, которого всего менее ожидал здесь, и при виде пастора им овладело неописанное бешенство и сильный страх.
— Суд Тромзое, — сказал благородный миссионер, — я требую от вас отложить судебное разбирательство. Я был болен, а то пришел бы раньше; но, слава Всемогущему Богу, еще не поздно!
— Зачем я буду откладывать народное собрание? — спросил судья раздражительно и грубо.
— Потому что в этом несчастном деле еще много остается расследовать.
— Здесь надо расследовать только одно, — возразил писец, — знал ли Генрих Стуре о преступлениях этого лапландца. Афрайя же сам сознался, что он язычник и колдун.
— Господи Боже! — воскликнул старый пастор. — Не осуди его. Да, он язычник, но разве мечом открывают глаза слепому? Безумный, как можешь ты сам себя называть колдуном? Если бы ты был им, ты бы не сидел здесь покинутый. А вы, господин судья, — продолжал он, обращаясь к высшему представителю власти, — вы, действительно, хотите применить эти жестокие средства, уцелевшие от варварских времен? Вы не можете и не смеете сделать это.
— Тут стоит довольно достойных и честных граждан, — воскликнул судья, — и я спрашиваю их, имеем ли мы право судить этого изменника лапландца по существующим законам?
— Так, судья Паульсен, так! — закричали голоса.
Некоторые повскакали с мест и подняли руки; другие пришли в ярость и хотели стащить старого пастора с эстрады.
— Именем Бога, именем Спасителя! — воскликнул старец. — Не препятствуйте мне!
— Нарушение мира, нарушение суда! — кричали заседатели.
— Выведите его, экзекуторы! — приказал судья.
Старик стоял униженный и плакал. В скорби поднял он кверху руки; наступила тишина, и он еще раз мог сказать:
— Если я не могу спасти этого несчастного, то, по крайней мере, свидетельствую в пользу Генриха Стуре. Не увеличивайте вашего преступления: его может судить только губернатор.
— Прочь его! — кричал Павел Петерсен, — его свидетельство злонамеренное.
Экзекуторы окружили его.
— Я сам, я сам! — кричал он. — Меня вытолкали из народного собрания… Я буду жаловаться перед троном короля на это насилие.
Посреди крика и беспорядка происходило совещание судей. Писец некоторое время лежал в изнеможении в своем кресле. Потом он вскочил и стал с жаром говорить, но заседатели, по-видимому, не разделяли его мнения. Когда собрали голоса, восстановилась тишина. Павел Петерсен обратился к Афрайе и громко произнес приговор:
— Так как ты сознался, что ты идолопоклонник и колдун и совершил убийство и государственную измену, то сегодня же еще твое грешное тело будет сожжено и пепел развеян по ветру. Что же касается вас, Генрих Стуре, вы будете присутствовать при исполнении этого приговора, затем вы навсегда изгоняетесь из нашей страны, и для дальнейшего наказания вы будете в цепях препровождены в Трондгейм. Так решает высший суд Тромзое, во имя короля, на основании закона и прав страны.
Вечерело. Солнце освещало красным отблеском высокие главы скал, возвышающихся по ту сторону Тромзоезуйда. Овраги окутывались синим тумайом, и в городе царствовала тяжелая тишина.
Вдруг с холма послышался дикий крик многих сотен людей; он пронесся над страной и морем и замер. Поднялся столб дыма, тяжело и мрачно закрутился он кверху, и за ним взвилось пылающее пламя. Широкий круг людей задернуло черным облаком, как будто оно хотело скрыть их деяния; наверху светило еще солнце, там был еще день. Большие белые птицы полетели в голубые небеса; они взяли душу Афрайи и понесли ее в сады Юбинала.
В доме судьи двое людей, услыхав крик, упали на колени и стали молиться, — это были старый пастор Клаус Горнеманн и Ильда Гельгештад.
— Отче Всемилосердный! — молился старик. — Прими милостиво в руки Твои все, что в нем вечно и бессмертно. О, Господи и Боже мой! Помоги этому созданию в его страданиях, охлади пламя, призови страждущего к Себе, облегчи его муки так, как Ты облегчил муки Распятого на кресте!
