Энн Стивенс - Малеска - индейская жена белого охотника
Много дней, ночью и утром это хрупкое каноэ скользило по течению среди диких, прекрасных пейзажей Хайлендса[7] и вдоль более ровных берегов, похожих на парк. В этом величественном творении бога было нечто, что смягчало печаль в сердце индианки. Она постоянно думала о словах погибшего мужа, который описал ей землю духов, где она должна с ним встретиться. Беспрестанное изменение пейзажа, солнечный свет, играющий в листве, тёмные, густые тени леса и скал с обеих сторон волновали её необузданное воображение, и она сравнивала их с небесами своих диких фантазий. Временами ей казалось, что достаточно лишь закрыть, а затем открыть глаза, и она снова увидит своего потерянного избранника. Нечто неземное было в торжественном, беспрестанном течении реки, в музыке листьев, которые касались воды, и для сердца бедной вдовы всё это звучало как нежный голос друга. Через день-два её мрачное настроение немного рассеялось. На щеках снова появились ямочки от весёлого смеха ребёнка, а когда он устраивался спать на мехах на дне лодки, её нежная, заунывная колыбельная неслась над водами, как песня дикой птицы, которая тщетно ищет своего спутника.
Малеска почти не сходила на берег, только иногда собирала дикие плоды или стреляла птицу, и её верная стрела никогда не промахивалась. Привязав каноэ в каком-нибудь укромном месте у реки, она разводила костёр и готовила свою добычу, а ребёнок играл на сочной траве, кричал на вьющиеся рои летних насекомых и хлопал в ладоши, видя колибри, которые прилетали сосать мёд из цветов.
Для овдовевшей индианки это путешествие было необычайно счастливым. Ни один христианин не верил так строкам Священного писания, как она верила словам умирающего мужа, который обещал, что они снова встретятся в ином мире. Казалось, его дух следует вместе с ней, и для её дикого воображения сплав по величественной реке казался настоящей тропой к небесам белых людей. Переполненная необычными, сладостными мыслями, она смотрела на горы, которые высились по берегам реки, на деревья, одетые в роскошные одеяния самых разнообразных оттенков, и почти забывала о своём горе. Она была юна и здорова, и всё вокруг было так чудесно, так величественно и переменчиво, что её сердце потянулось к солнечному свету, как цветок, который был смят, но не сломан бурей. Много часов она проводила в состоянии задумчивости, отдаваясь на волю своего дикого воображения. С утра до вечера её разум убаюкивали нежные звуки, витавшие в воздухе, а долгими ночами, когда всё затихало, – течение реки. На рассвете прилетали птицы с весёлыми песнями, а в полдень она заплывала под прохладные тени холмов или устремлялась в какую-нибудь бухточку, чтобы несколько часов передохнуть. Когда закат окрашивал реку своими роскошными красками, а горные крепостные валы с обеих сторон багровели, как будто по ним отступали воюющие армии, когда мальчик спал, и её ночную тропу освещали безмолвные звёзды, тогда из губ матери, как песня из сердца соловья, вырывалась ясная, смелая мелодия. Её глаза сияли, щёки горели, и плеск весёл подпевал её глубокому дикому голосу. Каноэ плыло по волнам, которые, казалось, текут над горой цветов, и в сумерках собирался туман.
Малеска была в пути много дней, когда наконец её взору предстали размытые крыши и высокие трубы Манхеттена, который был окружён блестящим широким заливом и лесами, покрывавшими необитаемую часть острова. Бедная индианка смотрела на них с неясным, но мучительным страхом. Она завела своё каноэ в бухточку на берегу у Хобокена[8]. Когда она задумалась над тем, как выполнить своё обещание, на сердце её навалилась тяжесть. Она достала из-за пазухи письмо; на её глазах появились слёзы, и она с печалью поцеловала письмо, как будто навсегда прощалась с другом. Она прижала ребёнка к сердцу и держала его, пока сердце не начало биться громко-громко, и её охватили дурные предчувствия. Через некоторое время она успокоилась. Она отняла ребёнка от груди, омыла в реке его руки и лицо и рукой причесала его чёрные волосы, пока они не засияли, как вороново крыло. Затем она перепоясала своё малиновое платье ожерельем из вампума, вывела каноэ из бухточки и медленно погребла к устью реки. Всю дорогу её глаза были полны слёз. Когда ребёнок что-то пробормотал и пытался по-младенчески приласкаться к ней, она зарыдала в голос и заработала вёслами ещё сильнее.
Это было странное зрелище для флегматичных обитателей Манхеттена – Малеска, которая в полном облачении идёт по их улицам гордой, свободной поступью своей расы. Её волосы длинными косами спускались по спине, на конце каждой косы был пучок алых перьев. Такой же яркий венец окружал её небольшую голову, её одежда сияла от бисера, а по краям была украшена иглами дикобраза. В руках у неё был лук изящной работы, а за спиной – мальчик, привязанный алым шарфом. На свете не было ребёнка прекраснее. Он оживлённо переводил взгляд с одного странного предмета на другой, и его яркие чёрные глаза были переполнены детским любопытством. Одной рукой он обхватывал материнскую шею, а другой держался за колчан с оперёнными стрелами, который висел на её левом плече. Робкий тревожный взгляд матери отличался от жадного взора мальчика. Она много слышала от мужа об изяществе цивилизованной жизни и теперь вздрагивала, как лань, от грубых взглядов, которые бросали на неё прохожие. Её щёки пылали от краски скромности, и её губы дрожали, когда она обращалась к людям на ломаном английском, показывая им письмо, а они проходили мимо, не отвечая. Она не знала, что они принадлежали к другому народу, нежели её муж, и говорили не на том языке, которому её научила любовь[9]. Наконец она заговорила с пожилым человеком, который сумел понять её несовершенный язык. Он прочитал на письме имя, и это было имя его хозяина, Джона Данфорта – богатейшего торговца пушниной на Манхеттене. Старый слуга привёл её к большому дому рядом с тем местом, где сейчас находится Ганновер-сквер. Малеска лёгкой походкой следовала за ним, и страх исчез из её сердца. Она почувствовала, что в добром старике нашла друга, и он ведёт её в дом отца её мужа.
Слуга вошёл в этот дом и проследовал в низкую гостиную, обитую дубом и освещённую маленькими окошками из толстого зеленоватого стекла. Камин был обложен очень изящными голландскими изразцами, а карниз украшали тонко выделанные дубовые гербы. На полу лежал ковёр – в те времена необыкновенная роскошь, а мебель была сделана из дорогих материалов и украшена тяжёлой резьбой. Высокий человек с грубоватыми чертами лица сидел в кресле возле узкого окна и читал пачку газет, которые только что прибыли из Лондона на торговом судне. Неподалёку от него худощавая пятидесятилетняя леди занималась шитьём, её рабочая коробочка стояла на столике рядом с «Книгой общих молитв»[10]. Слуга собирался доложить о приходе необычных гостей, но Малеска, боясь потерять его из виду, держалась близко к нему, и прежде чем он заметил, она с ребёнком на руках вошла в комнату.
