Иван Кратт - Остров Баранова
— С богом, Паша, — сказал он неторопливо, под суровым, насупленным взглядом скрывая нежность. — Поспешай! Коли ветр будет, за месяц доплывешь. Разговоры поведи с монахами. Тамошние миссии большую власть имеют. Сам вицерой[4] испанский хлеб у них торгует. Всевозможную бережливость в делах соблюдай, однако не скупись. Русские не сквалыжничают, и благоприятное понятие о нас поперед всего.
Он еще раз проверил шкоты и фалы, осмотрел четыре небольшие пушки, установленные на палубе, крюйт-камеру — тесный дубовый закуток в дальнем уголке трюма.
На берегу толпились почти все обитатели крепости. Люди знали о якутатском бедствии, знали о рискованном походе «Ростислава». Плавание зимой на одномачтовом судне было тяжелым и опасным. Даже Лука выбрался из казармы. Тщедушный и тощий, он через два дня после порки уже поднялся и развлекал звероловов враньем о своих приключениях. Помог ему и ром, присланный Барановым через Нанкока. Лука и князек напились, а потом хвастались друг перед другом, пока не заснули возле пустой баклажки.
Гедеон стоял в стороне, на обледенелом голыше-камне. Мятая скуфья монаха покрылась изморозью, серебристая парчевая дорожка непривычно белела поверх темной рясы. Он отслужил молебен и, не снимая епитрахили, пришел из недостроенной церкви прямо на берег. Стояла на пристани и Серафима. Укрывшись медвежьей шкурой, в длинном холщевом сарафане, высокая, сильная, она глядела поверх голов провожающих на белые гребни волны. В черных широко открытых глазах затаилась тоска.
Павел закрыл журнал, положил в сундучок, где хранились мореходные инструменты, сел, устало распрямил спину. Каютка маленькая, стоя не поднять головы.
Вахта его кончилась, сейчас наверху Лещинский, но Павел не ложился. Первое самостоятельное плавание, трудный, нехоженный путь. Опасности не страшили, привык к ним с тех пор, как научился ходить. Хотелось справиться, показать пример старым, опытным воинам. Многие из них все еще недоверчиво косились. А ему казалось, что он один способен выполнить такую задачу. Беспокоило его другое. Последние дни он видел, что Баранов почти не говорил, ходил согнутый, угрюмый. Ночью просыпался, шарил под подушкой, где лежали ключи от лабаза, долго ворочался. Наказания за проступки усилились. Страх перед правителем нарастал, иной раз трепетали даже привычные к жестокостям охотники.
Начинался скорбут. Больных уже было больше десятка. Чтобы заставить двигаться, правитель придумал для них занятие: прокладывать дорожки в неглубоком снегу. По двое, держась за руки, брели они от столба во дворе крепости, оставляя на пушистой белизне неровные, петляющие следы. На постройке церкви и на верфи работало теперь вдвое меньше людей. Гедеон таскал самые тяжелые бревна, уходил всегда последним... Снова вблизи крепости появились индейцы. Шопотом передавалось известие, что ночью видели за мысом огни неизвестного судна...
В тонкие стены била волна, скрипела мачта. Сквозь плохо пригнанную дверь каюты прорывался ветер, слышно было, как свистел в снастях.
Павел развернул карту, долго глядел на ломаную линию материка, на рифы и островки, помеченные вдоль всего берега. Карта была неточной, промеров никто не делал, близость земли увеличивала опасность плавания. Вчера ветер прижал судно настолько близко к островам, что пришлось несколько раз менять курс, чтобы не попасть в береговое течение. Вся команда, Лещинский и Павел не отдыхали ни минуты.
Лещинский советовал выйти подальше в море. Если заштилеет, сильная зыбь погонит на камни, тогда нельзя будет лавировать и крушение неизбежно. В плавание напросился он сам. Когда-то, служа еще компании Ласточкина, ходил на бриге до Ванкуверовых островов. После гибели Якутата, истории с О'Кейлем Лещинский держался понуро, говорил тихо и печально, словно потерял близких.
Целый час просидел Павел в каюте над картой. Придет время, он закончит корабль, сделает промеры, составит настоящую карту, свою, русскую, пошлет в Санкт-Петербург. «Штурман Павел Прощеных», — прочтут в Адмиралтейств-коллегии. А в навигаторских классах по ней будут решать задачи кораблевождения у далеких, неизведанных земель.
На мостике было мокро и холодно. Судно зарывалось форштевнем в серо-зеленые волны, верхушки их заливали палубу. Ветер был попрежнему ровный, поднялись и посветлели тучи. За сутки прошли всего двадцать немецких миль. Теперь попутный ветер поможет наверстать упущенное. Павел приказал убрать рифы на гроте.
— Команду подает вахтенный начальник, — спокойно сказал стоявший у румпеля Лещинский.
Павел живо обернулся, посмотрел на него и вдруг покраснел. С первого раза не понравился ему покорный, со скрытой насмешкой, круглолобый Лещинский.
— Здесь только один начальник, сударь! — ответил он сухо и отошел в сторону.
С полной оснасткой «Ростислав» взял круче к ветру. Волны обдавали его пузатую палубу. Намок и обледенел до половины кливер. Земля теперь виднелась совсем близко. Ветер усилился.
После полудня встретили стадо морских котиков. Поздней осенью они покидают лежбища, уходят в море. Громадная серая масса колыхалась до самого горизонта. Протяжный, несмолкающий рев заглушал посвисты ветра. Впереди стада отдельно держались котики-«секачи» — старые крупные самцы.
Вся команда столпилась у борта. Зрелище было привычное, но всегда волнующее: дорогой зверь, бесчисленное богатство. Низенький боцман с морщинистым красным лицом громко сопел, то и дело вытирал ладонью волосатую шею. Один только Лещинский не поддавался общему возбуждению. Он глядел на прояснявшуюся каемку неба вдали, хмурился. Крик котиков предвещал ненастье. Раза два, не выпуская румпеля, доставал из-за пазухи зрительную трубу, торопливо оглядывал пустынный океан.
Неожиданно пошел снег. Густая пелена скрыла все вокруг, не стало видно даже парусов. Где-то позади замирал рев котиков. Скрипела рея, глухо плескались волны, свистела колючая снежная крупа.
Павел не сходил с мостика. Натянув на голову капюшон парки, он стоял рядом с Лещинским, стараясь разглядеть берег. Но в белесом снежном куреве ничего не было видно. Единственное, что оставалось сделать, — уклониться от, курса на запад.
— Отдать кливер! — крикнул он, не глядя в сторону Лещинского. Тот с самого утра советовал выйти подальше в море. Но Павел тогда его не послушал.
Ветер вырывал из рук мокрую тяжелую холстину, два матроса с трудом тянули обледенелый шкот, носовая волна сбивала с ног. Однако судно послушно легло на другой галс и, переваливаясь, почти черпая бортом воду, круто повернуло в открытое море.
Через два часа снег прекратился. Но берега попрежнему не было видно. Ветер стал резче, порывистей. Тучи плотно укрыли небо, и только на самом краю обозначался узкий просвет.
«Ростислав» лег на прежний курс. Павел сменил у румпеля Лещинского, приказал обколоть со снастей и палубы ледяную кору. С беспокойством следил за надвигающейся непогодой. Ветер дул теперь неровно, то затихая так, что повисали паруса, то снова усиливаясь с каждым порывом. Волны становились длиннее и выше.
— Шторм будет, Павел Савелович, — обеспокоенно сказал боцман. — Отстояться бы.
Павел сам думал о бухте. Но берега были неизвестны, близился вечер. До темноты все равно не отыскать стоянки.
— Обогнем мыс, — ответил он коротко и облизал соленые от морской воды губы.
Придерживаясь за трос, боцман спустился с мостика. В его молчаливом уходе Павел почувствовал осуждение. Старый моряк не надеялся на молодого командира. А Лещинский, тот явно не хотел покидать румпеля. Павел опять покраснел, ему стало жарко. Откинув мокрую прядь волос, крепко держась за румпель, он впервые с тревогой огляделся.
Быстро темнело небо. Давно пропала на горизонте светлая полоса. Ветер как будто стал тише, но волны уже достигали низких, нависших над морем туч. Шипевшие пеной гребни становились прозрачными. Тяжелее и медленней поднималась палуба, порывисто уходила из-под ног. Павлу вдруг захотелось вернуть боцмана, посоветоваться со стариком, плававшим здесь не первый раз, но гордость, боязнь показаться неопытным удержали его. Он вытер подкладкой кафтана лицо, нагнулся к компасу.
— Парус! — неожиданно крикнул марсельный, крепивший на рее блоки. Обхватив ногами балку, матрос повис над пучиной, возбужденно размахивая свободной рукой.
Павел поспешно обернулся. Суденышко вскинулось на вершину волны и справа по борту открылось белое пятно парусов. Спустя некоторое время можно было различить и судно. Это была шхуна с косо поставленными мачтами, идущая тем же курсом.
Шхуна приближалась. Выкрашенная в черный цвет, без единого светлого пятнышка на узком, длинном корпусе, она напоминала военный корвет. Белизна парусов подчеркивала его строгие, четкие линии. Судно шло с полной оснасткой, быстро приближаясь к «Ростиславу».
