Леонид Платов - Секретный фарватер
Казалось, всей воды в Шельде, даже во всем Ла-Манше, не хватит, чтобы смыть с тела эту грязь, эти падавшие сверху нечистоты.
Никому и никогда еще не говорил про яму. Вам — первому. Просто к слову пришлось. Вечер очень тихий — и мне сейчас идти на задание. Хотя я не боюсь. Я уже давно перестал бояться.
И все же, знаете, в яме было лучше, чем в канале. Время от времени мое убежище сотрясалось от толчков. Ваши солдаты продолжали баламутить воду своими дурацкими гранатами. Черт их знает, для чего. В порядке профилактики, что ли?
Только на третью ночь я сумел уплыть…
Нет, вы неправы. Когда-то я был брезглив, очень брезглив. Не обижайтесь, мне было бы интересно взглянуть на вас в яме!..
Но после этого что-то кончилось в моей жизни. Да! Не могу забыть про яму!
Иногда я даже сомневаюсь: стоило ли так цепляться за жизнь? Не лучше ли было остаться в канале вместе с Дитрихом, Михелем и Рильке?..
Вы правы: я стал угрюмым, ожесточенным и слишком злым, чтобы бояться. Когда ваши спустя месяц выловили меня в Ла-Манше, я не боялся. Если атрофируется душа, вместе с ней, вероятно, атрофируется и страх. Вы-то, конечно, не знаете. Откуда вам знать?
Тот, кто просидел двое суток в выгребной яме, иначе смотрит на все: не только на жизнь, но и на смерть.
Ваш полковник в лагере понял это. Он был умный человек. Холодный, бессердечный, но умный. Поговорив со мной, отделил меня от остальных военнопленных, потом добился моего освобождения. «Дрессировка слишком хороша, — сказал он. — Жаль оставлять без применения…»
Мне? О, мне все равно. Я иду туда, куда меня посылают.
Вы, по-моему, куда больше волнуетесь. Не волнуйтесь. Операция пройдет хорошо. По сравнению с Шельдой или захватом форта в Гавре это пустяки для меня, детская игра в жмурки. Я возникаю и исчезаю бесшумно. Об этом сказано в моем послужном списке.
А если кто-нибудь попробует встать у меня на пути, я сделаю лишь одно быстрое, хорошо отработанное движение. Не отодвигайтесь! Я помню, вы не любите прикосновений.
Механизм будет включен, часы начнут тикать. Я поставлю завод на пять утра, идет? Кое для кого это будет неприятное пробуждение.
Не беспокойтесь, я успею вернуться. Мы полюбуемся отсюда эффектным зрелищем. Огонь и дым! И опасной тайны нет больше.
Напоследок оцените мою деликатность. Ведь я так и не спросил, что это за тайна.
Впрочем, сужу о ее важности по сумме вознаграждения. Сумма велика, значит, тайна очень важна.
Однако, ничего бы не случилось, если бы я и знал. Умею мгновенно забывать. Это входит в мои профессиональные обязанности.
Посмотрите-ка на часы: не пора?..
Шепот стих. Только шумят мачтовые сосны, дрожит, будто в ознобе, листва осин и тяжело, глухо ударяет волна о берег…
4
Вечер был очень тихий, и закат хороший, не красный, но к ночи расшумелись деревья, и волны стали злее ударять о берег.
Шлюпка скрытно подошла к острову.
Всякий раз у Александра возникала одна и та же назойливая ассоциация. Сосны, казалось, обеспокоены чем-то, что происходит у берега. Быстрой вереницей сбегают по склону и напряженно прислушиваются, перегнувшись к воде. Такое впечатление возникало, наверно, оттого, что все деревья были наклонены в одну сторону.
А быть может, неприятное чувство появлялось от другого. Постоянно наклонное положение сосен напоминало роковую косу Фриш-Неррунг, у города Пиллау.
Остров был, впрочем, неприветлив сам по себе. Несмотря на множество ягод и отличную рыбалку, бывать на нем избегали.
В густеющих сумерках Александр увидел, как по скалам пробежала грязно-серая струйка. Еще две гадюки лежали у самой воды, настороженно подняв плоские головы. Один из гребцов замахнулся на них веслом, чтобы заставить убраться с дороги. Они зашипели, распрямились и неторопливо прошуршали между деревьями.
— Сторожевые змеи! — сказал Александр и заставил себя усмехнуться. — Сторожат Винету, как цепные псы.
Шлюпка с шорохом ткнулась в расщелину между скалами. Берега были круты, обрывисты.
Пристать можно было только здесь, и это было хорошо, так как облегчало наблюдение.
Александр устроился напротив расщелины, положил рядом ракетницу, маску, подводный фонарь, пистолет. Еще в шлюпке он обул ласты и с помощью матросов приладил к спине баллон. Потом отпустил гребцов.
Теперь — ждать! Набраться терпения и ждать! В этом вся тактика. Не спать, не дремать! Ловить каждый шорох, скрип, плеск! Превратиться в кошку, которая замерла у щели!
Это похоже на первую ночную вахту Александра в шхерах. Не вчерашнюю и не позавчерашнюю. Давнюю.
Тогда гвардии капитан-лейтенант послал юнгу в разведку. Ночью было очень страшно. А поутру стало еще страшнее. О берег внезапно ударила волна, и совсем рядом, в каких-нибудь тридцати метрах, начал медленно всплывать «Летучий Голландец». Сначала показался горб боевой рубки, следом — все узкое стальное тело.
И теперь опасность поднимется рядом с островом из воды. Но Александр быстро подавил страх.
Для этого он всегда применял испытанное средство — вспоминал войну, фронтовых друзей, команду знаменитого торпедного катера.
Ему представилось, что они стоят за его спиной в слоистой мгле между соснами: пышноусый боцман Фаддеичев, весельчак радист Чачко, флегматичный моторист Степаков и другие.
На мгновение Александр снова ощутил себя мальчишкой, юнгой, воспитанником гвардейского дивизиона торпедных катеров, которого за «глазастость» прозвали «впередсмотрящим всея Балтики», а впоследствии «повысили в звании» и стали называть «штурманенком».
Потом Александр подумал о змеях — как в ту, давнюю свою вахту.
Что ни предпринимал, не мог подавить в себе этот страх и отвращение перед змеями. Даже специально тренировался, будучи курсантом: приходил в зоопарк и подолгу стоял перед террариумом. За толстым стеклом из стороны в сторону раскачивались кобры, в углу ворочался грязновато-серый питон. Александр смотрел на них в упор, чувствуя, что волосы шевелятся у него под фуражкой. Нет, страх и отвращение не проходили.
Он немного утешился, узнав, что Белинский так боялся змей, что не смог спать в номере гостиницы, в котором по стене «пущен» был змеевидный бордюр. Но Белинский был критик, а не пограничник. Ему не надо было служить в шхерах, где полным-полно змей.
Однако сейчас Александр как будто меньше боялся их, — во всяком случае, гораздо меньше, чем в зоопарке перед террариумом. Наверно, это было оттого, что он ожидал «самого главного» гада. Скользкое земноводное существо, быть может, уже плыло к острову через залив.
То-то переживают сейчас за него, Александра, в Ленинграде! Профессор Грибов, наверное, еще не ложился. Да и генерал беспокойно расхаживает взад и вперед по своему просторному кабинету. А в городе уже гаснут огни. Ленинград мало-помалу погружается в сон.
Очень интересно наблюдать с улицы за тем, как засыпают многоэтажные дома. Занавески на окнах разноцветные. Вот исчез красный прямоугольник. Наискосок от него, на другом этаже, разом потухли два зеленых. Через несколько минут большинство окон растворилось во тьме. Дом погрузился в сон, как в темную воду.
Кто его обитатели? Как провели они этот вечер? С какими мыслями, с каким настроением отошли ко сну?
Наверное, целый роман можно написать о любом доме. Каждое окно — это отдельная глава. Каждый этаж — часть. И время одинаковое для всех: поздний июльский вечер…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Последний пассажир
Глава 1. Окна в ночном Ленинграде
В этот поздний июльский вечер в Ленинграде идет дождь.
Прямоугольники окон, оранжевые, красные, белые, один за другим исчезают, растворяются в частой сетке дождя. Потом сразу гаснут уличные фонари. Дождь.
Совсем немного освещенных окон осталось в Ленинграде.
Вот одно из них — на Мойке, недалеко от Исаакия.
На подоконнике грустно сидит девушка, накинув на плечи пуховый платок. Она не отрываясь смотрит на крыши домов, расплывающиеся в желтовато-серой туманной мороси.
«Удачи, — сказал он ей, — пожелайте мне удачи!»
Это не было шуткой, нет. Он так серьезно посмотрел на нее. Темные глаза его заглянули ей прямо в душу.
И ведь он — военный моряк! Войны, слава богу, нет, но, быть может, его корабль проходит в море опасные испытания?
«Пожелайте мне удачи…» Он бросил эти слова мимоходом и растворился в толпе. А она шестой день места себе не находит от тревоги.
«Удачи…» Знал бы он, как она желает ему удачи! Всем сердцем! Всем существом своим!..
Так вот, стало быть, что такое любовь! Тревожиться, не находить себе места, не спать ночей, страстно желать кому-то счастья, потому что оно и твое счастье, — это любовь?
