Лев Князев - Сатанинский рейс
— Интересно знать, кто ей «просто» разрешил? — ехидно спросила Верочка.
— Обязательно хочется узнать? — встретил ее прищуренный взгляд Николай.
— Один молодой мужик с автоматом, который сейчас, кстати, на вахте, и чьего имени тебе не стоило бы нигде упоминать, Верунчик.
— Что-что? Какое такое имя? — взбурлила Верочка, впрочем, не слишком громко и больше ни о чем не спрашивала.
В каюте Лиза встретила его вопросом, куда он отнес ее замечательную доху. Николай объяснил куда и тут же достал из рундука свой новый черный полушубок. Выдал его боцман Николаю еще летом, но полушубок оказался маловат, обещал Роман Романович заменить, да все как-то так и не удосужился. Лиза нырнула в мех, наряд был великоват, но привел ее в восторг.
— Господи! За что же это мне?
— Напьемся чаю, а потом разберемся, — он улыбался, дрожа всем телом.
— Только больше никуда не уходи! — сказала она, когда они выпили по кружке чаю. — Если уйдешь еще раз, лягу спать, и не разбудишь! — Она как-то по-особому засмеялась, ему стало совсем жарко. — А где твоя койка? — спросила она вполне невинным голоском. — Вот эта? — И она стала разбирать койку Константина Макаровича. Это приближалось с неумолимостью судьбы, и Николай не знал, хочет он или боится того, что должно случиться. Лавина сорвалась и набирала силу. Он отвернулся по ее просьбе. Лиза вытянулась под одеялом, закинула за голову белые руки. Наткнулась на плафон в изголовье, щелкнула выключателем.
— Ой, как удобно! — И тихо добавила: — Дверь-то…
Обмирая от волнения, он повернул ключ в двери. Хоть бы ничего там наверху не случилось, взмолился он, хоть бы Макарыч не вернулся за чем-нибудь и не постучал в дверь… Неужели все Это произойдет сейчас?
— Можно я к тебе? — спросил он севшим голосом, и зубы его предательски клацнули.
— Скорее, скорее, а то усну, — тихонько засмеялась она. — Свет-то потушишь?
Он забрался к ней под одеяло, еще какие-то мгновения пытаясь не задевать ее слишком грубо, но она вдруг разом прижалась к нему горячим обнаженным телом, и он сжал ее, не сдерживая силы, но она не противилась, напротив, ее движения и слова поощряли и принимали его силу.
— Ох, майн либер, какой ты горячий… хороший… — приговаривала она. — И какой ты еще молодой, господи… Тебе хорошо?
— Прикажи — я умру сейчас же… — прошептал он, не открывая глаз.
— Живи, живи, мой мальчик, живи и останься таким добрым до самого смертного часа.
Он осторожно поднял к глазам руку — был десятый час.
— Еще долго мы будем вместе, — блаженно сказал он и привлек Лизу к себе.
— Улыбнись, — приказала она тихим шепотом. Он раздвинул губы. Она провела пальцем по его зубам. — Ты зверь, — сказала она. — Молодой, клыкастый, но совсем не злой. Почему ты совсем не злой, а? Ой! Злой! — тихо вскрикнула она. Он обнял ее уверенно, властно, и она затихла, прижимаясь головой к его груди.
— Одиннадцать, — прошептала она, поднеся к глазам его тяжелую руку с часами. — Проклятое время! Оно летит, падает в пропасть, когда ты счастлив, и ковыляет, ползет, когда тебе плохо!
— Ничего не поделаешь, — вздохнул он.
— Ну уж нет! Теперь я не позволю, чтобы оно властвовало надо мной вместе с Робертом Ивановичем и всей его кодлой. — Лиза обняла его, зашептала: — Папа учил меня, что существует всего одна ценность, которая стоит дороже жизни, — это свобода. Свобода, а значит, и честь. Потом — жизнь. Дайте мне свободу или дайте смерть, — сказал один великий американец.
— Не слышал, но здорово…
— Смерть, а не Колыма, не голод, вши, команды, команды, команды!
— Успокойся, глупышка! — испугался он ее тона. — Ты невиновна, я знаю. Война кончилась, скоро обязательно будет амнистия. Сталин простит всех… Ведь Победа! Вот увидишь — еще полгода — и ты будешь на свободе. И мы встретимся, будем вместе всю жизнь.
— Дурачок… — прошептала она, глядя в его лицо. — Какой дурачок. Хочешь узнать о Сталине — поговори с теми, кто сейчас в ваших трюмах… Они-то знают цену ему.
— Небось фашисты! — поугрюмев, возразил он.
— Ладно, не надо, — проговорила она протрезвевшим голосом. — Давай-ка, майн либер, выпьем чаю еще — и тебе пора собираться на вахту. — Он попытался обнять ее, но Лиза решительно высвободилась. — Нет, нет, пожалуйста, мне ведь тоже пора.
Он принес ей высохшую теплую одежду, она переоделась, вновь заставив его отвернуться.
— Спасибо… Проводи меня. — Она сунула под полу своего нового, просторного полушубка завернутый в его тельняшку хлеб и перешагнула высокий комингс каюты.
— Мы еще увидимся, Лиза, — говорил он, прижимая к себе ее. — Вот увидишь, я с ним договорюсь. Это сейчас, а через несколько месяцев будет амнистия, поверь мне. Сталин не такой, вот увидишь… — Он довел ее до тамбучины. Гошка вышел из-под навеса, коротко кивнул ей на вход.
— Вниз! А ты, матрос, — на левый борт, — приказал он таким тоном, словно впервые в жизни видел Николая.
* * *Капитан Берестов брился в ванной, когда в дверь каюты постучался и вошел боцман, впустив с палубы клубы холодного утреннего тумана. Смяв шапку, боцман прибил ладонью к макушке вздыбленные седые пряди.
— Извините, Анатолий Аркадьевич, еще и семи нет…
Раздетый до пояса Берестов остановился перед ним, держа в руках бритвенный станок. Одну щеку и подбородок у него покрывала мыльная пена.
— Без вводных, боцман, — сказал он тем подчеркнуто спокойным тоном, каким всегда говорил в напряженных и критических ситуациях, одна из которых, суля по всему, и привела к нему в столь неурочный час начальника палубной команды, подчиненного в обычное время старшему помощнику. — Вы докладывайте, а я буду слушать и приводить себя в порядок.
— Там они опять собрались на корме хоронить… Вчера вечером троих сбросили, теперь еще принесли троих… Каждого надо обмотать брезентом, я им раз дал, второй, но больше его у меня нет, а они говорят, боцман, готовь еще.
— Сколько же у них покойников? — спросил капитан.
— Я ж докладываю: вечером троих проводили, теперь — еще три. Обещают, дескать, есть еще на подходе. Боцман, шутят, не скупись на саваны.
— Это кто же конкретно шутит? Майский? — Капитан надел китель и, сев в свое кресло перед рабочим столом, кивнул боцману на диван у двери. — Присаживайтесь, Роман Романович, и спокойно, по порядку.
— Фельдшер Касумов у них за главного похоронщика, но и Майский при деле — шныряет, вынюхивает, как говорят, руками водит, несмотря, что весь зеленый, укачался.
— И в кают-компанию не пожаловал, хотя буфетчица приглашала, — отметил капитан. — Значит, погибает народ, Роман Романович?
