Джин Вулф - Пират
Именно тогда я по-настоящему понял, почему капитан Берт столь высоко ценил буканьеров. Наши буканьеры успевали дважды зарядить ружье и выстрелить за время, которое требовалось испанскому солдату, чтобы перезарядиться и выстрелить один раз, и они попадали в бегущего человека с расстояния пятидесяти шагов. Порой казалось, что испанские солдаты умудряются попасть в одного из нас только тогда, когда целятся в другого. В рукопашном бою наши силы были примерно равными: верх брала сторона, имевшая численный перевес (то есть почти всегда мы). Но наилучшим способом одержать победу с минимальными потерями было преследовать группу горожан, удирающих от нас со всех ног, и убивать одного за другим солдат, пытающихся их защитить. Через полчаса у них не оставалось ни одного защитника.
Я бы солгал вам, скажи я, что никаких изнасилований и пыток не было, но сам я не занимался такими делами и изо всех сил старался предотвратить подобные случаи. Насколько я помню, я преуспел в своих стараниях дважды.
Здесь мне следует поподробнее остановиться на пытках. В своем повествовании я опускал многие моменты, и данный момент мне тоже хотелось бы обойти молчанием. Но я не собираюсь умалчивать о нем сейчас, ибо прекрасно понимаю, насколько бесполезна исповедь, не содержащая всей правды.
Кроме того, в наши дни пытками считаются многие меры воздействия, которые на корабле являлись просто формами наказания. Например, проштрафившихся матросов килевали. Это означает, что человека привязывали к веревке, пропущенной под днищем судна с борта на борт, бросали в воду и протаскивали под килем, чтобы поднять обратно на палубу с другой стороны. Из воды его вытаскивали полузахлебнувшимся, с ободранной об острые ракушки кожей. Если он не умирал, его заковывали в кандалы на неделю-две, давая возможность оправиться. Немного восстановив свои силы, он возвращался к своим обязанностям, и никто не называл данное наказание пыткой.
Мы жгли пленников каленым железом, прикладывали им к лицу горящие угли, поджаривали их на костре. Мы отрезали у мужчин половые органы и насиловали их жен у них на глазах. Мы накидывали людям на голову веревочную петлю и с помощью палки затягивали веревку все туже и туже, покуда у них глазные яблоки не вываливались из орбит и не повисали под глазницами, — все это для того, чтобы заставить пленных признаться, где они спрятали деньги.
Да, мы жестоко пытали пленных, но знали, что испанцы обращались бы с нами точно так же, если бы захватили нас. Испанцы часто подвергали мучительным пыткам какого-нибудь раба-индейца для того лишь, чтобы все прочие рабы боялись и уважали их.
Начав разыскивать Худаса — на третий день нашего пребывания в Маракайбо, когда мы уже собирались сниматься с якоря, — я направился в знакомый трактир, предположив, что он мог вернуться туда, поскольку знал о каком-нибудь тайнике с ценностями. Я не нашел там Худаса — да и никакого золота тоже, — но нашел тела сыновей его прежнего хозяина. У одного череп был раскроен топором или томагавком. Кажется, тогда я в первый и последний раз в жизни видел человеческое лицо, разрубленное пополам. Второй был расчленен — похоже, заживо: ему отсекли руки и ноги, а все прочее оставили истекать кровью.
Позвольте мне сказать здесь об испанцах и испанском короле одну вещь, которую большинство современных людей не знает. Даже не все пираты знали это. Когда испанец получал в дар от своего короля земельные владения, он должен был поклясться, что будет защищать и учить христианству коренных американцев, чью землю получал в собственность.
Вряд ли кто-нибудь из них делал это. Да, индейцев учили христианству, но занимались этим не люди, владевшие их землей, а священники и монахи — иезуиты, францисканцы и доминиканцы. Они же защищали индейцев по мере своих сил. Главным образом — от испанцев-мирян.
Прочитав все это, вы неминуемо весьма сурово осудите людей вроде капитана Берта, Худаса и меня, и я не говорю, что мы не заслуживаем осуждения. Несомненно, Бог будет судить нас со всей строгостью. Но Бог не забудет, что эпоха, когда мы, буканьеры, грабили Испанский материк, отличается от современной эпохи и что люди, которых мы пытали из-за золота, предали бы нас пыткам просто забавы ради.
Все мы знали, что Маракайбо богатый город. Но он оказался даже богаче, чем мы предполагали. Мы загрузили наши корабли и два испанских судна, стоявших в гавани, и направились к Ямайке с таким грузом золота, серебра и какао-бобов, что я не удивился бы, если бы капитан Берт отказался от своих дальнейших планов и поплыл прямиком домой в Суррей.
Он этого не сделал, но прежде чем продолжить, я хочу рассказать еще немного про Маракайбо. Испанцы допустили там (на мой взгляд) две типичные для них ошибки, позволившие нам действовать столь свободно.
Во-первых, они слишком полагались на свои укрепления. Они предвидели один вариант штурма и подготовились к нему. Когда кто-нибудь так поступает, противник видит это и составляет планы с учетом обстоятельств. Недостаточно просто принять меры против нападения в лоб, игнорируя все остальное. Если бы полковник, с которым я разговаривал в крепости, патрулировал берега Голубиного острова, нам не удалось бы застигнуть гарнизон врасплох.
Во-вторых, они потеряли город не по вине одного человека. В этом виноваты практически все находившиеся там испанцы, кроме солдат под командованием генерала Санчеса. (Именно они погибли в большем количестве, чем все остальные, но по крайней мере они не подверглись пыткам.) После того как мы захватили крепость, у генерала Санчеса осталось восемьсот солдат. В Маракайбо было по меньшей мере пять тысяч мужчин, способных держать в руках оружие, и многие из них имели в своем распоряжении мушкеты, пистоли и мечи. Вряд ли среди них нашелся бы хоть один, у кого не имелось бы топора или ножа. Если бы этих мужчин организовали и бросили против нас, нам пришлось бы убраться из города, причем спешно. Никто этого не сделал. Сомневаюсь, что хотя бы сотня из пяти тысяч сражалась с нами. Они рассчитывали, что их защитят солдаты, и солдаты пытались защищать горожан вместо того, чтобы атаковать нас. Если бы они предприняли решительную атаку, когда мы пьянствовали и грабили город, они бы в два счета оттеснили нас к нашим кораблям.
Может, полковник в крепости был тупым? Такое не исключено — в конце концов, я же обманул его. Но я говорил по-испански по меньшей мере не хуже, чем он сам, и у него не было причин не доверять мне. Северная оконечность острова представлялась самым логичным местом для предполагаемой высадки противника, и полковник устроил там хорошо продуманную засаду. Если бы мы напоролись на нее, как он рассчитывал, нас бы всех перебили. Нет, он был не тупым, а недальновидным.
