Джон Пристли - Затерянный остров
Она снова рассмеялась:
— Да, я идти с тобой.
Ночь была такой необъятной, прохладной, безмятежной, уютной, что Уильям залился слезами, едва опустившись на песок. Он не собирался плакать, слезы лились сами. Пусть это слабость, но все равно так чудесно сидеть на берегу и орошать слезами эту огромную прекрасную ночь. Левую щеку что-то защекотало, повеяло удушливым ароматом тиаре. Это Пепе провела цветком по его щеке. Уильям попытался ухватить ее, но она ускользнула, только приглушенный смех донесся из темноты. Тогда Уильям позвал ее, и она приблизилась. На этот раз увернуться ей не удалось, впрочем, она не особенно старалась. Теперь ее душистое упругое тело оказалось единственным надежным островком посреди этой бескрайней ночи. Пепе прижалась к нему, как доверчивый зверек, и Уильям блаженно утонул в ароматах тиаре, плюмерии и кокосового масла, источаемых жаркой кожей.
Очнулся он совершенно в другом мире — не исключено, что и в аду. Он по-прежнему лежал на песчаном берегу, в нескольких ярдах от веранды бунгало, но Пепе исчезла. Ночное небо побледнело, однако до рассвета было еще далеко. Больше Уильям ничего осознать не успел, потому что накатившая волна тошноты отшибла все ощущения. Еще не раз впоследствии случалось ему просыпаться разбитым и больным, но никогда настолько. Это был кошмар, настоящий ужас, все тело словно разваливалось на куски. Уильям положил голову на руки — стало только хуже. Медленно, со стоном, он встал и проковылял несколько шагов до опорного столба веранды. Там его скрутило окончательно и несколько минут рвало. Еще его знобило — и не потому, что он замерз, проведя всю ночь под открытым небом. Холод шел изнутри, словно кто-то сжимал там все ледяными пальцами. Рвота наконец прекратилась, однако усилился озноб. Из последних сил Уильям взобрался по лестнице на веранду, зубы стучали, руки и ноги ныли и отказывались повиноваться. Отчаянно хотелось воды. И бренди. Темная комната напоминала душную, вонючую берлогу, в которой кто-то храпел и виднелись очертания распростертых тел. Пошатываясь и натыкаясь на мебель — тело не слушалось и будто норовило вывернуться, — Уильям пробрался через комнату к передней двери, ведомый смутным желанием улечься снаружи и никого не разбудить. Там он рухнул у порога, проваливаясь в темный глухой колодец тошноты и головокружения. «Боже, как паршиво, как же мне паршиво…» — твердил голос в голове под аккомпанемент выбиваемой зубами дроби.
Вокруг посветлело. Почувствовав рядом какое-то движение, Уильям усилием открыл глаза и приподнял голову. Над ним, словно желтый аэростат, реяло круглое лицо. Китаец, кто-то из слуг Бруаса, кажется, садовник. Нет, наверняка не настоящий, у настоящих людей не бывает таких безразмерных лиц, да еще с застывшим выражением.
— Принеси бренди… коньяка… воды, — прошелестел Уильям. — Очень худо. Скажи хозяину, мне плохо.
Огромное желтое лицо витало над ним еще целую вечность, не разгладив ни единой морщинки, не дрогнув ни единой ресницей. Уильям уже готов был завопить от ужаса — того самого иррационального страха, преследующего всех людей: умереть и знать, что ты мертв. Но лицо наконец ожило, наклонилось ближе, что-то пробормотало и исчезло. Уильям понял, что так дальше продолжаться не может. Нужно вверить себя чьим-то заботам. Пусть теперь кто-нибудь другой определяет, будет он жить или нет.
3
Уильям пребывал теперь в мире жидкостей и газов. Приятного здесь было мало. Иногда ему что-то кололи в руку, в которой проделали, судя по всему, довольно большую дыру; резко пахло йодом, и немалую роль во всем этом играло какое-то заросшее лицо-луковица. Лицо это появлялось несколько раз и говорило по-французски. Однажды оно проревело: «C’est la logique, madame» — а затем длинный корявый ноготь, видимо, тоже с ним связанный, начал что-то чертить на груди Уильяма под аккомпанемент всяческих «вуаля» и «вуаси», а также не очень разборчивых, но пылких заявлений о la physiologie.[8] Рядом часто мелькала женщина — белая, англичанка, смутно знакомая, ее образ отпечатывался в сознании четче остальных.
Все это очень обескураживало и сбивало с толку. Возникновение Рамсботтома с коммандером, смотрящих расширенными глазами, еще объяснимо, но откуда вдруг взялся дядя Болдуин? Может быть, Уильям и болен, однако дурачить себя не даст. Разве дядя Болдуин не умер? А если умер, тогда что он здесь делает? А Терри? Терри, конечно, жива, но ее тоже нет на острове, она уплыла на яхте к себе в Калифорнию. Выходит, яхта повернула назад с полпути? В одно из своих появлений она обвила шею Уильяма руками и прижалась к нему щекой, была такая ласковая и тихая, какой он ее никогда не видел. А в другой раз почему-то показывала на него длинным тонким пальцем и злобно хохотала. Очень некрасивый поступок. Уильям рассказал об этом дяде Болдуину и своему приятелю Гринлоу из грамматической школы, и оба согласились, что так поступать некрасиво. Уильям много рассказывал и об этом, и о разном другом, только большинство навещавших почти не слушали. Англичанка пыталась, но, кажется, не понимала ни слова, недотепа. А еще Уильям изнемогал от жары, от жажды и от всяческих неудобств, люди и даже вещи творили что хотели, постоянно перемещаясь, двоясь, приближаясь, удаляясь, вспыхивая и тая. Чем так жить, лучше и впрямь умереть. Жалкое существование.
Наконец в одно прекрасное утро Уильям проснулся в обычном здравом мире. Он утомился так, будто проделал долгий трудный путь. Все вокруг тоже выглядело несколько утомленным — приятным, мирным, добротным, но довольно тусклым и потертым. Он находился не в бунгало отеля, а в какой-то незнакомой спальне. Наверное, у Бруаса. Вот и пара больших фотографий на стене — явные французы. Через полуоткрытую ставню проникала полоса света, но даже она казалась какой-то поблекшей. Полная комната усталости.
Кто-то вошел. Это оказалась маленькая миссис Джексон, молодая вдова из Суффолка. Уильям так и не рассказал ей новости с родины, обещал и не рассказал.
— Надо же! — воскликнула она, кидаясь к кровати и пристально глядя на Уильяма. — Вам сегодня гораздо лучше.
— Мне нездоровилось?
— Похоже на то, мистер Дерсли.
— Что со мной было?
— Не могу сказать точно, очень загадочный недуг. Какая-то лихорадка. Температура под сорок. Доктор Домбуа подозревает печень, но он всегда подозревает печень, так что я бы усомнилась. Теперь он посадит вас на диету, и вы долго еще будете пить одну воду «Виши» с лаймовым соком — это его излюбленный рецепт.
Англичанка улыбнулась милой заговорщицкой улыбкой, приглашая Уильяма вместе посмеяться над доктором с его маленькими причудами. Он смотрел на ее миловидное лицо, и ему становилось ощутимо легче.
