Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»
— Действительно, сколько нелепостей привели к Цусиме!
— Нелепости, нерасторопность, вялость мысли. Припоминается еще один немаловажный промах с Чили и Аргентиной.
— Вот этого я что-то не знаю.
— Ну как же! Случай интересный. Эти две морские державы, находясь в натянутых отношениях друг с другом, решили построить военный флот, и Чили построила два лучших в мире броненосца, а Аргентина — шесть линейных крейсеров. Погрозив друг другу своими морскими силами, обе державы неожиданно помирились и решили ликвидировать свои флоты и объявили продажу кораблей. Тогда Россия получила предложение купить два аргентинских крейсера. И что бы вы думали? Министерство отклонило предложение, а надо было купить и остальные четыре, а также пару броненосцев у Чили. Как бы это усилило наш дальневосточный флот! Между тем два аргентинских крейсера купила Япония, переименовав в «Ниссин» и «Кассуга», которые отличились в Цусимском бою. Два чилийских броненосца приобрела Британия, хотя они ей не были нужны, с целью насолить нам и оказать союзную услугу Японии. Вот какие дела!..
— Возможно, рам, как всегда, помешали англичане и дворцовые интриги?
— Ох уж эти интриги, сколько они стоят крови нашему народу…
Они замолчали. «Орион», подгоняемый юго-западным ветром, шел, накренясь на правый борт. Еле слышно шуршала парусина, меланхолично звенели снасти. Вспыхивали барашки на синей волне.
Командир, поворочавшись в кресле, сказал?
— И ее только количество судов играло роль. У нас хуже была артиллерия. Наши снаряды весили меньше японских на одну пятую и имели меньше разрывной заряд; углы возвышения у пушек не превышали семнадцати градусов, поэтому дальность стрельбы двенадцатидюймовых орудий достигала вместо ста двадцати кабельтовых, только восьмидесяти, а у шестидюймовых — шестидесяти вместо возможных восьмидесяти кабельтовых. И так во всем. Взять хотя бы прицельные приборы. Великолепные по идее, при стрельбе в боевых условиях они выходили из строя, комендоры срывали их во время боя и наводили пушки на глаз. И если докапываться до сути дела, надо сказать и о тактическом обучении нашего флота. Как-то мне попалась статья в «Морском сборнике», где говорилось, что наша Тихоокеанская эскадра в мирное время почти не плавала, почти не стреляла и почти не производила маневров. Из двенадцати месяцев в году наша эскадра находилась в так называемом плавании всего четыре месяца, а восемь стояла на рейдах в состоянии «вооруженного резерва». Притом эти четыре месяца плавания большею частью тоже стояли на якоре. На каждый месяц плавания давалось всего несколько ходовых дней, соответственно выделялось время и для обучения артиллерийской стрельбе, в год на каждого комендора приходилось всего по несколько боевых выстрелов.
— Гнались за дешевизной…
— Да, а вот японцы плавали круглый год… — Помолчав, сказал: — Тихо сегодня у нас на палубе. Что-то матросы присмирели. Вероятно, тоже идут разговоры о Цусиме. У нас есть несколько человек участников сражения. Интересно, как они расценивают случившееся? Надо отдать должное, что наши дрались отчаянно, и если бы эту обреченную отчаянность да направить не на гибель, смерть, а на победу? Японцы просто расстреливали наши суда. Имея преимущество в ходе, хорошо поставленную разведку, они вели бой в наивыгоднейших для себя условиях. — И, опять помолчав, спросил: — Не находите ли вы, Николай Павлович, что Цусима предопределила судьбу России? Для нас с вами флот не просто количество кораблей, а и то высшее, что объединяет нас, составляет непоколебимую силу, как это говорил Толстой?
— Дух народа!
— Вот, вот! Дух! Отношение народа к происходящим событиям. Вера в свою правоту, превосходство над врагом! Вера в победу! И даже не свою личную! Не в то, что мы останемся живы в смертельной схватке, а в победу конечную! Победу своего народа.
— Как это верно, Воин Андреевич!..
Оба задумались, перенесясь мыслью от уже давнего события за сотни миль, вперед, на родину, где шла самая великая и кровопролитная битва за будущее России, и думали, для кого она окажется Цусимой.
Командир оказался прав: на баке в тени парусов, заслоняющих от еще жаркого солнца, собрались баковые завсегдатаи. На этот раз не было слышно шуток и смеха. Матросы сосредоточенно, в полном молчании слушали рассказ баталера Невозвратного:
— Служил я на броненосце береговой обороны «Адмирале Ушакове». Броненосец был старый, тихоходный, да в ту пору все подбирали, а для счета и он годился. Спервоначалу, когда эскадра Рожественского собиралась, мы в нее не попали. Адмирал со своей Второй эскадрой ушел из Либавы второго октября четвертого года, а мы двинулись в эти края тоже из Либавы только третьего февраля пятого года. Флагманом был броненосец «Император Николай I», потом, тоже броненосцы, «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Ушаков», «Адмирал Синявин» и броненосный крейсер «Владимир Мономах». Всего, стало быть, пять судов. Тоже сила не малая в хороших руках, и назывались — третьей эскадрой. Шли мы быстрее Рожественского, потому что числом меньше эскадра и путь ближе. Рожественский вокруг Африки шел, ну а Небога-тов каналом Суэцким через Красное море, вот жара где, братцы, как подует из пустыни, будто из русской печи… Словом, путь мы сократили и в апреле догнали главные силы в китайской бухте Ван-Фонге. Сила там собралась не малая! Как сейчас, вижу все суда на рейде. Броненосцы «Орел», «Ослябя», «Сисой Великий», «Наварин», «Бородино», «Князь Суворов», «Нахимов», «Александр Третий». Крейсеры «Аврора», «Алмаз», «Жемчуг», «Изумруд». И еще сколько, теперь уж и забыл. Подумалось мне тогда, что никому против нас не устоять. И думаю, что такие мысли приходили не мне одному. Кто враг своему отечеству, кто по желает победы своему флоту! — Лука Лукич вздохнул. — Сколько команды находилось на броненосцах, крейсерах, миноносцах, транспортах! И всем хотелось победы. Да, червь грыз. Сомневались. Потому что уже сдался наш Порт-Артур, погиб тамошний флот! Адмирал Макаров подорвался на японской мине. Уж на что был человек дальновидный, лучший адмирал русского флота, и тот дал промашку: не отдал приказа протралить море перед выходом из бухты и налетел на мину. Так чт© один у нас путь был — во Владивосток, если, конечно, прорвемся через японские воды. И надо сказать, братцы, что и тогда марку мы держали и перед боем и в самом бою. Вот как и в наш теперешний переход. Сколько было у нас всяких минут! И не минут, а часов, и буря, и лихие люди нападали, а ведь не опустили флаг, вынесли.
— Все же, видео, похуже было настроение? — спросил Трушин.
— Что говорить! Вот сейчас тем же путем продвигаемся, теми водами, и впереди тоже не с хлебом-солью встретят. Знаем. А на душе нет той тяжести. Знаем, что идем свое дело решать, жизнь устраивать, и, кому что суждено, — примем. А ведь тогда не было этого чувства, уверенности этой. Злость была на японца — это верно. А то, что одолеем его, уже сомневались, ох как сильно сомневались. Слухи по броненосцу ползли, что и артиллерия у нас слабее, что ход у судов чуть не вполовину меньше, а главное, что они уже побили нас. И слух шел по от нашего брата матроса, за такое можно было дать раз — другой по соплям, и слуху конец, а то, что от офицеров шли пакостные новости. Им-то больше было известно о нашей готовности. Говорили, что самое это неверие в победу пошло от нашего главы — командира эскадры адмирала Рожественского. Ведь не скроешь мысли. Одно слово, улыбка там, намек — и поползет слушок…
