Селия Рис - Пираты
Солнце припекало все сильнее, и Лимстер начал выдыхаться. Красный, как вареный омар, еще мутный с похмелья после вчерашней пьянки, он буквально истекал излишками влаги. Из пересохшей глотки вырывался уже не бычий рев, а хриплое, с надсадным присвистом, дыхание. Крупные капли пота, набухая на лбу, заливали глаза, и он ежеминутно тряс головой, как тот же бык, доведенный до отчаяния кусачими насекомыми. А Минерва как ни в чем не бывало продолжала выплясывать вокруг соперника, то появляясь, то исчезая из поля его зрения и вынуждая Лимстера то бросаться из стороны в сторону, то кружиться на одном месте, то терять равновесие, наугад отмахиваясь от невидимого противника.
— Стой на месте и дерись, сучка, как подобает мужчине! — прохрипел он, плохо соображая, что говорит, и дико озираясь налитыми кровью глазами. — Стой, кому говорят!
«Не спеши, не торопись, дождись, когда он откроется, — мысленно взывала я к ней, — и тогда уж рази наповал!»
Лимстер сделал очередной выпад и опять промахнулся. Минерва отскочила в сторону, но чуть промедлила, и клинок противника, описав дугу в обратном направлении, зацепил кончиком ее правое плечо. Рукав белой рубашки моментально окрасился кровью. Я непроизвольно вздрогнула и почувствовала, как начинает неметь моя собственная, ничем не задетая рука.
— Первая кровь! — обрадованно встрепенулся Грэхем. — Заканчивайте! Долой оружие! — выкрикивал он на бегу, устремившись к дуэлянтам и яростно размахивая своим черным саквояжем с бинтами и инструментами.
Согласно корсарским обычаям, поединок продолжается до пролития первой крови. Лимстер сделал это первым и считался победителем. Однако он не пожелал подчиниться и этому правилу. Вместо того чтобы вложить тесак обратно в ножны, он взметнул его высоко над головой и ринулся на раненую девушку с явным намерением разрубить ее на две половинки.
— Убью! — завопила я не своим голосом, хватаясь за оружие.
Доктор Грэхем уронил саквояж на песок и выхватил пистолет.
— Стоять! — предупредил он металлическим голосом. — Еще шаг, и я стреляю!
Но Лимстера невозможно было остановить. Закусив удила, как взбесившийся жеребец, он видел только одну цель и рвался к ней напролом, ничего уже не слыша и не замечая вокруг. Но наши крики все-таки отвлекли его. На мгновение замедлив шаг, он споткнулся о какой-то корешок или палку, полузасыпанную песком, и пошатнулся. Это был шанс, и Минерва не замедлила воспользоваться им для контратаки. Лимстер повернулся ей навстречу и выставил перед собой тесак, но не успел восстановить равновесие и слишком сильно наклонился вперед. Перебросив оружие из правой руки в левую, моя бесстрашная сестра поднырнула под занесенный над ее головой клинок и коснулась острием своего тесака груди соперника. А грузный Лимстер, продолжая двигаться по инерции, сам нанизал себя на бритвенной остроты полоску закаленной стали по самую рукоять. Клинок Минервы вошел между четвертым и пятым ребром, пронзил сердце и грудную клетку и почти целиком вышел из спины противника аккурат под левой лопаткой.
Подоспевший доктор немедленно занялся ее плечом, не обращая внимания на агонизирующее тело в двух шагах от него. Взмахнув ножницами, он срезал окровавленный рукав, остановил кровотечение, промыл рану ромом, стянул ее разошедшиеся края и зашил в несколько стежков суровыми нитками. Снова полил ромом и наложил тугую повязку. За все время этой весьма и весьма болезненной процедуры Минерва ни разу не вскрикнула и не застонала, продемонстрировав незаурядную выдержку и мужество. Она и сама могла бы дойти до шлюпки, но Нейл настоял, чтобы Даффи и один из гребцов отнесли ее на носилках. Он же заставил сестру выпить чарку рома. Кривясь и морщась, она сделала несколько глотков. Алкоголь немного оживил Минерву, и она самостоятельно уселась на носовую банку рядом со мной, положила голову мне на плечо и закрыла глаза. Гребцы стащили шлюпку на воду и налегли на весла.
Корсарское правосудие не терпит проволочек и не ведает отсрочек и апелляций. Признанный виновным в бесчестном поведении и не заслуживающим достойного погребения, Лимстер так и остался лежать на берегу в луже собственной крови, быстро впитывающейся в горячий, сухой песок.
34
— Разрез глубокий, до самой кости, — поделился со мной доктор Грэхем, помогая уложить раненую на койку в нашей каюте. — Но рана чистая, помощь я оказал вовремя, так что, осмелюсь предположить, жить твоя подружка будет и стрелять едва ли разучится. Я дам ей опиума, пускай подольше поспит, ей полезно. Помоги мне, Нэнси. — Я разжала зубы спящей Минерве, и Нейл накапал ей на язык несколько капель темной жидкости. — Вот и все, — произнес он с удовлетворением. — Пусть отдыхает. А тебе нечего здесь торчать, до вечера она все равно не проснется. Пойдем со мной, хочу тебе кое-что сказать.
Он отвел меня в кают-компанию, усадил в кресло и сам уселся рядом.
— Вы поставили меня в очень затруднительное и неприятное положение — я имею в виду тебя и Минерву, — начал Нейл. — Представь, каково бы мне было увидеть одну из вас мертвой или умирающей?! — Он тяжело вздохнул и уныло покачал головой. — Я и к Бруму ходил, но даже он ничего не смог сделать, чтобы предотвратить этот дурацкий поединок, в который вы ввязались по собственной глупости и легкомыслию. Поверь старому другу, такая жизнь не для вас! Сегодня Лимстер получил по заслугам, но завтра или через неделю найдется другая такая же мразь, и все повторится. Ну разве можно жить, как перекати-поле, не имея ни корней, ни опоры, постоянно рискуя жизнью и ничего не получая взамен, без каких-либо перспектив на будущее, кроме эшафота и петли? Какой смысл, ответь?
Он не дождался ответа да и не нуждался в нем. Говоря о нас с сестрой, он подразумевал и себя тоже.
— Я давно подумываю о том, чтобы порвать с Береговым братством, — продолжал Грэхем после короткой паузы. — Я не могу больше смотреть на убитых и умирающих совсем еще молодых парней. Я устал от крови, устал от ран, устал штопать изуродованные тела, а потом наблюдать, как пожирает их антонов огонь [78], и медленно сходить с ума от собственной беспомощности и бессилия хоть чем-то облегчить их страдания. На моем счету в банке голландца достаточно денег, чтобы завести свою практику в Лондоне или Эдинбурге. Да где угодно, какая разница?! Лишь бы никто из пациентов не догадывался о моем прошлом. Я бы мог уйти еще в Нью-Йорке, но меня удержала привязанность к Адаму… и к тебе! — Он повернулся ко мне. — Пойдешь со мной, Нэнси? Мне будет нетрудно выдать тебя за свою дочь.
— Я не могу. Как я расстанусь с Минервой, особенно сейчас, когда она нуждается в заботе и помощи? Она рисковала жизнью, защищая меня и мою честь, а вы предлагаете мне ее бросить? Нет, никогда!
