Ричард Вудмен - Королевский куттер
— Эй, кто-нибудь, помогите мне… m'aidez.
Дринкуотер нашел стакан, плеснул до половины коньяка и отхлебнул, когда француз, что был постарше, подошел к нему. Натаниэль передал ему стакан, и тот с жадностью припал к нему.
— Снимите с него одежду. Используйте нож. Вы понимаете?
Мужчина кивнул и принялся за работу. Дринкуотер старался вспомнить хирурга Эпплби, его рассказы и виденное им самим вечность назад в вонючем кокпите «Циклопа». Особого результата это не принесло, так что он снова наполнил стакан, перехватив враждебный взгляд женщины. Огненная жидкость заставила его встрепенуться и не обращать внимания на чувства дамы.
Он склонился над французом.
— Кто он такой, черт побери?
— Его зовут граф де Токвиль, месье, — ответил старший из французов, пытаясь разрезать неподатливый шов сюртука. — Меня зовут Огюст Барайе, я бывший сотрудник брестской верфи… — Он стащил рукав и разодрал сорочку. — Вон тот юноша — это Этьен Монтолон, мадмуазель — его сестра Ортанс.
Женщина резко вздохнула: причиной могло быть раздражение излишней болтливостью, или зрелище, открывшееся когда Барайе обнажил плечо графа, сдирая остатки одежды с левой стороны груди. Де Токвиль застонал, приподнял голову и открыл глаза. Потом голова снова откинулась.
— Потерял много крови, — произнес Дринкуотер, радуясь, что раненый без сознания.
Барайе убрал пропитанную кровью одежду. Дринкуотер пробыл рану и в растерянности уставился на нее, видя, как кровь снова сочится из воспаленной, растерзанной плоти.
— Арабы рекомендуют промывать вином, месье, — нерешительно предложил Барайе. — Можно ли потратить часть коньяка?
Дринкуотер потянулся за бутылкой.
— Его подстрелили… — юноша, заговоривший впервые, стоял уже рядом с Барайе. Растерявшись, он не нашел ничего лучшего, как констатировать очевидный факт. Натаниэль посмотрел на это молодое, не старше двадцати лет лицо.
Потом просунул руку за плечо графа. Он почувствовал пулю, засевшую под кожей. Наскоро очистив рану от остатков одежды, Натаниэль выплеснул в нее остатки коньяка. Порывшись в лекарствах, он выбрал баночку с голубоватой субстанцией, нанес ее на пулевое отверстие, накрыл тампоном, а сверху наложил подушечку, изготовленную из сорочки графа.
— Придержите это, пока мы перевернем его, — кивнул Дринкуотер Барайе. Потом поглядел на Монтолона. — С вашего позволения, придержите ему ноги, месье. Так, переворачиваем его. Вместе!
Преодолевая крен «Кестрела», они с усилием перевернули Токвиля. Дринкуотер почувствовал себя более уверенно: бренди делал свое дело. Пытливая часть его ума уже очнулась от потрясений прошедших часов, заинтригованная происхождением их пассажиров.
— Ваше бегство оказалось недостаточно быстрым, — рассеянно произнес он, ощупывая указательным пальцем синюю опухоль, вздувшуюся под лопаткой графа. Натаниэль вздрогнул, когда спертый воздух каюты пронзил резкий звук, исполненный неприязни — это женщина яростно втянула воздух. Она откинула капюшон, и неверный свет лампы заиграл медью на прядях каштановых волос, рассыпавшихся по плечам. Девушка казалась старше брата, пережитые испытания наложили на правильные черты ее лица отпечаток суровости. Поймав на себе пристальный взгляд ее серых глаз, Дринкуотер вновь ощутил излучаемую ими враждебность. Ее неблагодарность раздражала его, и ему пришла в голову мысль, что за ее спасение команде «Кестрела» пришлось заплатить двумя убитыми и тремя ранеными.
Он рассерженно склонился над плечом графа и полоснул скальпелем. Лезвие заскрежетало по кости. Нащупав пулю, Натаниэль почувствовал облегчение.
— Поднесите лампу поближе, — выдавил он сквозь стиснутые зубы. Она подчинилась.
Окровавленная мушкетная пуля скатилась на стол.
Наложив на плечо графа второй тампон и повязку, Дринкуотер удовлетворенно хмыкнул. Они прибинтовали раненому руку к туловищу и устроили его на кушетке. Затем занялись матросами, пострадавшими от щеп.
Когда Дринкуотер, весь взмокший от пота, пошатываясь, выбрался на палубу, уже брезжил рассвет. Добравшись до поручней, лейтенант перегнулся и вытравил коньяк из желудка. Было зябко. Он положил голову на поручни. Его койку заняла Ортанс Монтолон, поэтому Натаниэль опустился на палубу рядом с четырехфунтовкой и провалился в сон. Тригембо принес одеяло и накрыл его.
Стоя у румпеля, лейтенант Гриффитс смотрел на закутанную фигуру. Хотя на лице не выражалось эмоций, внутри командира переполняло тепло. Он не ошибся в своей оценке Натаниэля Дринкуотера.
Глава 3. Занавес поднимается
Декабрь 1792 — февраль 1793 гг
Инцидент в Бобиньи завершил нелегальные операции «Кестрела». Временно не задействованный, куттер покачивался на волнах, огибавших мыс Пенли и достигавших якорной стоянки в Коусэнд-бей.
Обливаясь потом в душной каюте, Дринкуотер крутил в длинных пальцах гусиное перо. С потолка капал кондесат, производимый жарко натопленной печью в соседней каюте Гриффитса. Дринкуотер вел безнадежный бой с дремотой. Заставив себя встряхнуться, он перечитал то, что написал в своем дневнике.
«Удивительно, но месье де Токвиль пережил мою «операцию». Его слабость была вызвана большой потерей крови, ставшей следствием серьезного повреждения подмышечной артерии, которая, к счастью, не была разорвана полностью. Мышцы груди сильно повреждены благодаря тому углу, под которым вошла пуля, но похоже, кости целы, за исключением небольшого скола. Если он не загниет, раненый будет жить».
Внимание Натаниэля к медицинским деталям объяснялось тем, что сделанную им первоначальную операцию завершал его старый друг. Мистер Эпплби, хирург фрегат «Даймонд», пополнявшего в тот момент припасы в Хэмоуз, получил приказ прибыть на борт «Кестрела» и заняться раненым. Доктор не скупился на похвалы в отношении неумелых опытов Дринкуотера, но не отпустил его, не прочитав лекции о характере ран графа.
При этом воспоминании Дринкуотер улыбнулся. Возвращение домой получилось непростым. Из всех беглецов, перевезенных «Кестрелом» из Франции, этот заключительный квартет оставил самое неизгладимое впечатление. Бредящий в горячке аристократ и подчеркнуто равнодушный Этьен Монтолон составляли явный контраст своим товарищам по путешествию. Словоохотливый и восторженный Барайе оказался веселым собеседником, ни одна деталь в действиях куттера не избегла его критических замечаний или же восхищенных похвал. Он, похоже, покончил с прошлым, повернувшись спиной к Франции, и до мозга костей желал заявить себя англофилом. В отличие от мужчин, Ортанс держалась настороженно, пользуясь уединением благодаря своему полу, она выказывала презрительную холодность. Ее красота вызывала восхищенный шепоток у матросов и легкое смущение среди офицеров, с которыми ей приходилось общаться.
