Юрий Рытхэу - Остров надежды
Вдруг в плотном пологе тумана послышался плеск весел и чей-то негромкий разговор — кто-то приближался к берегу. Любопытство пересилило страх, и девушки, притаившись, остались на берегу. Видно, приплыла какая-то торговая американская шхуна. Моряки облюбовали эту тихую бухту и отсиживались здесь во время бури.
Нос деревянной шлюпки неожиданно высунулся из густой пелены тумана и ткнулся в разноцветную гальку, на которой сохли красные морские звезды, крабы, ленты темно-коричневой ламинарии, куски древесной коры…
В шлюпке были двое. Они, наверное, не ожидали увидеть здесь людей, и поначалу в их больших голубых глазах Нанехак заметила внезапный испуг. Но он тут же прошел, и тот, кто стоял на носу шлюпки, крикнув что-то товарищу, спрыгнул на берег и кинулся к застывшим в растерянности девушкам.
Нанехак пыталась бежать, но ноги словно примерзли к мокрой гальке, и все тело как-то странно оцепенело. Даже голос пропал, она не могла позвать на помощь сородичей.
В это мгновение ей отчего-то вспомнилась та древняя легенда о Ките, превратившемся в мужчину. Но этот, весь обросший густым рыжим волосом, больше походил на одичавшего человека. Схватив Нанехак, он поволок ее за собой к шлюпке. Второй мужчина устремился к подруге.
Такое в приморских селениях случалось часто. Матросы с китобойных или торговых шхун, изголодавшись в плавании по теплому женскому телу, кидались на берегу на первую попавшую женщину, задабривая ее подарками либо угощая дурной веселящей водой.
Но не только страх перед надругательством придал Нанехак силы. Ей вдруг представилось, что вот сейчас их посадят в деревянную шлюпку, поднимут на корабль и увезут далеко-далеко от бухты Провидения, от Урилыка, от шумного, весело бегущего по замшелым камням ручья, от этого берега, плавно переходящего в косу и отделяющего от моря тихую лагуну. То, что ее ожидала разлука с родиной — было страшнее всего, даже страшнее смерти.
Нанехак вывернулась из сильных рук, покрытых тонкими рыжеватыми, как у молодого моржонка, волосами, и толкнула изо всех сил мужчину. Не ожидавший такого отпора рыжеволосый упал лицом в соленую воду рядом со шлюпкой, и товарищу пришлось на мгновение отпустить подругу Нанехак.
С громким пронзительным криком девушки бросились со всех ног к ярангам. В селении залаяли встревоженные собаки, люди выскочили на улицу и устремились к берегу. Туман немного рассеялся, и все увидели небольшую шхуну, спешно уходящую в открытое море.
Девушек поругали и высмеяли: нашли чего испугаться, будто маленькие, несмышленые дети.
Но Нанехак часто вспоминала ту встречу. Особенно глаза и лицо рыжеволосого, искаженное, озверелое от дикого плотского желания; белую пену, выступившую в уголках толстых потрескавшихся губ, которыми он все норовил прикоснуться к девичьему рту. Долго после этого любой мужчина, его заинтересованный взгляд, даже запах вызывали у Нанехак отвращение. Поначалу она и Апара восприняла скорее с досадой и раздражением, нежели с надеждой и радостью. Только через год жениху удалось приблизиться к ней.
Но Апар был другой, свой человек, в нем не было той огненной страсти, которая обуревала мужчину со шхуны, ушедшей в туман.
Может быть, именно это и успокоило растревоженное сердце Нанехак, прекратило мучившие ее сновидения.
И все же тот случай нет-нет да и вспоминался ей.
Нанехак едва удерживала себя, чтобы не расспросить старшую сестру о сокровенном, о тех чувствах, которые та испытывала в объятиях Старцева, мужчины чужого племени. Но теперь, когда она соединилась с Апаром, ей казалось, что воспоминание то ушло, растворилось в его нежности, в его мягких и теплых ласках, в его рассказах об оленьих пастбищах, покрытых голубым ягелем, о бесконечности круговорота жизни в холмах и распадках, уходящих все дальше и дальше от морского берега, и, главное, об олене, которого Апар считал таким же священным и важным, как эскимосы кита.
То, что Апар пришел в ярангу Иерока и стал как бы его приемным сыном, говорило о том, что он избрал себе жизнь морского охотника. Если бы он хотел остаться оленеводом, он взял бы Нанехак к себе в тундру, в свое кочевое стойбище.
Трудно пришлось парню на побережье. Поначалу он и разговаривать не умел по-эскимосски, не знал, как охотиться на морского зверя. Но любовь к Нанехак сделала его настоящим охотником, и сегодня уже никто не мог упрекнуть его в том, что он не умеет снарядить байдару, метнуть в кита или моржа гарпун, добыть нерпу, разделать лахтака или белого медведя. Он теперь хорошо говорил по-эскимосски и любил петь протяжные, вплетающие в свой мотив посвист морозного ветра песни о жизни приморского человека.
Итак, Апар стал настоящим мужем Нанехак.
А Нанехак стала настоящей женой, с грустью оглядывающейся на свое детство и юность. Мечты сменились вечными заботами о еде, о тепле в жилище, о защите будущей жизни, если она зародится в ней.
Павлов, узнав, что Нанехак стала настоящей женой, с сожалением покачал головой:
— Жаль… Тебе бы учиться еще. Ты так молода…
— Теперь Апар меня будет учить, — просто ответила Нанехак.
— А ты знаешь, что скоро жизнь у нас будет совсем другой? — продолжал учитель. — Всем нужно овладеть грамотой…
Нанехак ничего не сказала. С тех пор как Павлов приехал в Урилык, он только и говорил об этой другой жизни, предавался недостойным мужчины мечтам. Да, он гоже ходил на охоту, жил как настоящий эскимос, но это не мешало ему говорить странные и непонятные слова о какой-то неведомой здешним людям новой жизни.
Нанехак медленно шла от ручья, неся в руках ведра со свежей водой.
Большой пароход все еще стоял на рейде, ближе к противоположному скалистому берегу бухты Провидения, и пускал в небо черный дым, стелющийся по темным полоскам нерастаявшего на окрестных сопках снега. От парохода к берегу неутомимо сновал моторный катер, и Урилык, обычно малолюдный и тихий, был облеплен приезжими, как кусок моржового мяса мухами.
Ведра Нанехак были сделаны из тонкой жести, укрепленной деревянным ободком. Это приспособление придумал Апар, чтобы не расплескивалась вода и ведра держали форму.
Женщина подошла к яранге и заглянула в дверь, не решаясь сразу войти внутрь. В полумраке дым от костра перемешивался с ароматным дымом курящих. Среди многих голосов Нанехак отчетливо различила голос учителя Павлова, отца, Апара… Остальные принадлежали незнакомым ей русским людям. Нанехак, хотя и не знала зыка приезжих, на слух все же могла отличить английскую речь от русской.
Она осторожно поставило ведра на землю и присела на большой, отполированный морскими волнами валун. Такие камни держали моржовую крышу яранги при ураганных ветрах, а в солнечную погоду хорошо прогревались, так что на них иной раз приятно было посидеть, отдохнуть.
