Константин Бадигин - Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
— Где прикажешь морского бобра промышлять?
Баранов подумал.
— Спустись на юг. У ситкинских колошей попробуй. По проливам тамо зверя несощитимо. Однако смотри в оба. Ежели все пойдет по–хорошему, буду на ситкинском острове город ставить.
В полдень галера «Ольга» была готова к походу. Перед тем как выбрать якорь и поставить парус, промышленные пошли проститься с товарищами, убитыми в бою и похороненными на острове. Окружив могилу, сняв шапки, они запели сибирскую похоронную:
Спите, други, под землею
Сон спокоен и глубок.
Ни с напастью, ни с бедою
Не знаком ваш уголок.
Мать, сыра земля, — защита
Вам от снега, от дождя.
Ею ваша грудь закрыта
От стрелы и от ножа.
И не встретят ваши очи
Взгляд кровавый палачей,
И над мраком бурной ночи
Не подкрадется злодей.
Спите, други, под землею
Сон спокоен и глубок.
Ни с напастью, ни с бедою
Не знаком ваш уголок.
Прогремели прощальные выстрелы. Промышленные надели шапки. Великий океан гремел, ударяя в скалы. Все новые и новые волны наступали на каменистые берега.
Попрощавшись с товарищами, промышленные вернулись на галеру, выбрали якорь, подняли парус и, сильно загребая веслами, вышли навстречу кипящим волнам.
На острове Нучек осталось двести байдарок с охотниками–кадьякцами и одиннадцать русских промышленных во главе с Иваном Кусковым.
Глава третья. «САМОДЕРЖАВСТВО ЕСТЬ НАИПРОТИВНЕЙШЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ ЕСТЕСТВУ СОСТОЯНИЕ»
Император Павел долго не мог решиться на письмо фельдмаршалу Суворову. Он вспоминал прошлый приезд старого солдата, его чудачества перед строем на Дворцовой площади. Суворов подсмеивался над окружающими, отворачивался от проходивших взводов. Осмеивал новые правила службы, обмундирование, снаряжение в присутствии государя. Садясь в карету, он долго не мог пролезть в дверцу, ему якобы мешала прицепленная сзади сабля. Один раз он с серьезным видом усаживался в карету четверть часа. А его дерзкие забавы со шляпой?..
Но больше всего император был разгневан поговоркой старого фельдмаршала, передававшейся из уст в уста: «Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, а я не пруссак, а природный русак».
«Я лучше прусского великого короля, — говорил Суворов, — я милостию божьей баталий не проигрывал. Русские прусских всегда бивали. Что ж тут перенять? Это–де невозможно. А прежде того я буду в сырой земле».
Примечательно, что и для Пруссии стали анахронизмом сохранявшиеся в Гатчине и ставшие теперь всероссийскими фридриховские армейские порядки. Приезжавшие из Берлина офицеры удивлялись, глядя на плац–парады и упражнения императорских гвардейцев.
Но слава Суворова была слишком велика, и императору, несмотря на все его самодурство, не по силам было расправиться со стариком.
Желание насолить французам в конце концов пересилило, и Павел Петрович, отбросив сомнения, сел за письменный столик из грушевого дерева, стоявший возле постели в спальне.
«Сейчас получил я, граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании венского двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпусы Розенберга и Германа идут. Итак, посему и при теперешних обстоятельствах долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других предложить вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену».
Получив приказ Павла, Суворов не промедлил и часу и удивил императора быстротой своего приезда.
На всех станциях Суворова приветствовали офицеры.
Государь лично осмотрел для него Шепелевский дворец, откуда были вынесены часы и зеркала. Тюфяки заменены свежим сеном и соломой.
На следующий день по приезде Суворова, когда стали готовиться к разводу, государь спросил у Андрея Ивановича Горчакова:
— А где дядюшка твой остановился? Позови его к разводу.
Горчаков нашел Суворова с трудом. На приказ императора тот ответил:
— Ты, Андрей, ничего не понимаешь. В чем я поеду?
— Александр Васильевич, император карету за вами прислал.
— Поезжай к государю, — сказал тогда Суворов, — и доложи ему, что я не знаю, в чем мне ехать.
Недоумение Александра Васильевича можно было понять. Он был отчислен из армии без права носить мундир.
Князь Горчаков передал слова Суворова императору.
— Он прав… А этот дурак, — Павел показал на Обольянинова, — мне не напомнил. Прикажи тотчас же изготовить указ: отставной от службы фельдмаршал Суворов–Рымникский вновь принимается со всей выслугой.
На приеме Павел возложил на Суворова мальтийский крест, а полководец, в знак благодарности падая перед императором на колени, закричал:
— Ох, как здесь склизко! Господи, спаси царя!
Павел ответил:
— Иди спасай царей!
Придворные бросились поднимать старика, но тот быстро вскочил, перевернулся на одной ноге и сказал с довольным видом:
— Эх, взяли! — Встал сам.
На другой день государь показывал Суворову на вахт–параде учение батальона Преображенского полка. Восхищаясь прекрасной выучкой гвардейцев, он захотел узнать мнение великого полководца.
— Как вы, Александр Васильевич, находите наше учение?
— Помилуй бог! Хорошо, прекрасно, ваше величество, да тихо вперед подаются.
Тогда царь вдруг сказал:
— Ну, Александр Васильевич, командуйте по–вашему. — И, обратясь к фронту, прибавил: — Слушать команду фельдмаршала!
Суворов тут же побежал вдоль фронта и, увидев своих старых солдат, закричал:
— А есть еще мои товарищи здесь? — И затем скомандовал: — Ружье наперевес, за мной, в штыки, ура!
И побежал вперед.
Все, как один, крикнули «ура» и пустились к Адмиралтейству, в то время окруженному рвами. Через десять минут гренадеры перевалили через рвы, опрокинули все палисады, взобрались на бастионы и подняли туда Суворова. Держа в одной руке развевающееся знамя, при громких криках «ура» Суворов, поздравляя государя с победой, снял левой рукой шляпу.
Павел стоял безмолвный. Он был разгневан, но снова сдержал себя.
Новый «аракчеевский» устав вносил строгую и безусловную точность. Всему были положены определенные рамки, переступать которые не осмеливались даже генерал–фельдмаршалы. И вот Суворов на глазах у всех нарушил строгие правила. На этот раз император вынужден был не заметить его «чудачество». А ведь, собственно говоря, за неподчинение новому уставу Суворов и сидел в опале в своем селе Кончанском.
Сразу после парада Суворов выехал из Петербурга в Вену.
