Джин Вулф - Пират
На самом деле некоторые из наших тоже погнались за ними. В течение примерно часа, пока мы снова выстраивались походным порядком и маршировали по дороге, в отдалении слышался треск выстрелов. Стреляли главным образом испанцы по кунам, но не только они. Наши буканьеры, вооруженные мушкетами и пистолями, были меткими стрелками.
Естественно, испанцы в форте узнали о нашем приближении. У них были пара четырехфунтовых пушек и три-четыре фальконета, все заряженные и в полной боевой готовности. Будь у нас время, мы могли бы испробовать несколько разных вариантов действий, но времени не оставалось. В городе услышат стрельбу — возможно, уже услышали — и сообщат о ней командованию крепости, а оно пришлет подкрепление.
Капитан Берт и я с белым флагом парламентера выступили вперед. Я предложил старшему офицеру сложить оружие. Если они сдадутся, сказал я, мы пощадим всех. В противном же случае — перебьем всех до единого. Офицер показался над частоколом и сказал: «Ни за что», — ничего другого я и не ожидал. Я бросил флаг, и три метких стрелка, предварительно получивших соответствующий приказ, убили офицера, едва флаг коснулся земли.
Восемь самых сильных парней из моего отряда попытались взломать ворота бревном. Ворота не поддались, но наши парни подпрыгивали, хватались за острые верхушки бревен, подтягивались и перебирались через стену. Ко времени, когда бревно ударило по воротам всего пару раз, уже добрая сотня наших людей находилась в форте, в том числе и я. Каждая из четырехфунтовых пушек произвела лишь по одному выстрелу. Мне кажется, не все фальконеты успели выстрелить хотя бы по разу, и я знаю, что большинство солдат, пытавшихся выстрелить в проем между остриями бревен, падали замертво, не успев нажать на спусковой крючок.
Здесь мне следовало бы рассказать, как храбро я сражался: как убивал испанцев налево и направо, а потом одержал верх в фехтовальном поединке с испанским офицером.
Только ничего этого не было. Я гораздо больше горжусь Поступком, который совершил на самом деле: я спас жизнь рабам. Испанцы держали в форте восьмерых рабов — пятерых индейцев и трех чернокожих. Наши ребята убивали всех подряд и непременно убили бы и рабов тоже, если бы не я. Индейцы были из кунов и москито. Я сразу же освободил их, и они мгновенно схватили мушкеты и коробки с пулями — к тому времени на земле валялось полно оружия и боеприпасов.
Я нашел Большого Неда и отвел к чернокожим рабам. Оказалось, они говорят на одном языке, поскольку все четверо родом из одного района Африки. Мы сказали, что они могут присоединиться к нам и стать пиратами, как Нед, или уйти с нашими кунами, если куны будут не против. А если им не нравится ни один из вариантов, мы возьмем их с собой в качестве рабов. Тогда им придется работать, но не сражаться. Все трое решили примкнуть к нам.
С днями моей пиратской жизни у меня связано много неприятных воспоминаний. Об одних из них я уже писал, а о других напишу ниже. Тем не менее у меня сохранились и приятные воспоминания. О плавании на «Виндворде» и о множестве моментов с Новией, когда я знал, что люблю ее и что она любит меня. Брачные узы — хорошая вещь. Я никогда не скажу, что плохая. Но единой плотью делает вас Бог, а не брачные узы.
Воспоминание об освобождении рабов в испанском форте одно из лучших. В Портобело было много рабов. Уверен, часть из них мы убили, а некоторых сделали своими рабами. Я не мог предотвратить убийства или уговорить капитана Берта освободить чернокожих. (Большинство рабов были коренными американцами, причем некоторые — белыми.) Так что случай в бревенчатом форте стал исключением.
Тем приятнее вспоминать о нем.
* * *Когда-нибудь я непременно пойму, почему всегда влипаю в неприятности. Когда я стараюсь быть плохим, неприятности не заставляют себя ждать. Когда стараюсь быть хорошим — то же самое. Сегодня вечером у нас состоялось приходское собрание. Причиной послужило письмо епископа Скалли (разославшего аналогичные письма по всем приходам) с советом встретиться с прихожанами, у которых могут быть какие-либо жалобы или предложения. Мы с отцом Уолом обсудили вопрос и поместили объявление в приходском бюллетене. Сегодня вечером собрание состоялось, и первая его часть была довольно скучной. Люди сказали мне, что им нравятся мои проповеди (они короткие), а несколько человек выразили признательность за возможность исповедоваться по субботам.
Когда люди сказали все, что хотели, я сообщил о своем намерении начать проводить Евхаристические адорации (поклонение Святым Дарам). Посещать адорации необязательно; после короткой (менее получаса) молитвенной службы я буду находиться в церкви, покуда там остается хоть один молящийся. Я предупредил, что сам я, возможно, буду не молиться, а читать или писать. Но я буду находиться в церкви все время, пока там остается хоть один человек.
Никто не верил своим ушам. Все смотрели на меня с таким же изумлением, какое отразилось на лицах чернокожих рабов, когда я привел к ним Большого Неда — с абордажной саблей, с пистолями за поясом и окровавленной повязкой на голове. Тогда он немного поговорил с ними на африканском наречии, достал кожаный мешочек, в котором хранил свои деньги, и показал пиастры и несколько золотых дублонов.
Глаза у них лезли на лоб все дальше и дальше, и под конец они заулыбались.
То же самое происходило с прихожанами, пока мы обсуждали вопрос об адорациях, которые решили проводить по вторникам вечером. Но когда мы вернулись в приходской дом после собрания, отец Уол сказал мне, что у меня выйдут неприятности с епископом Скалли. Он не одобряет адорации, сказал отец Уол.
Ладно, сказал я, епископ Скалли вправе иметь свое мнение, а я вправе иметь свое. У него не будет неприятностей со мной.
Далее я совершил низкий поступок, о котором глубоко сожалею. Я засвистел, поднимаясь по лестнице. Я знал, как воспримет это отец Уол, но все равно засвистел. Я попрошу у него прощения, и он наверняка меня простит.
Дело в том, что я знал: у епископа Скалли в скором времени появятся гораздо более веские причины сердиться на меня. В недалеком будущем я собираюсь одеться в мирское платье и отправиться в аэропорт — и он никогда больше меня не увидит. Ясное дело, он будет недоволен, и я его не виню. Но он испытает не столь сильное раздражение, если будет помнить, что я — тот самый смутьян, который снова ввел Евхаристические адорации и считал, что мальчики должны сами стоять за себя и что это правильно.
* * *Я перечитал все, что написал про захват испанского форта, и не вижу смысла добавлять к написанному что-либо еще. Мы снова построились и двинулись к городу вслед за кунами, которые бежали впереди, проверяя, нет ли где засад.
