Луи Буссенар - Под Южным Крестом
– Терпение, друг мой Пьер, терпение. Я прошу у тебя всего неделю. За это время наше дерзкое бегство забудется. А после этого мы вновь со всеми предосторожностями начнем изучать город и главным образом порт; и у меня есть план. Замечательный план, ты увидишь.
Несмотря на весьма незначительную скорость движения, три товарища, согласившиеся разделить блистательное общество новых друзей, уже на следующий день прибыли в симпатичную маленькую деревеньку, расположенную на полпути к вершине горы. С этого места открывался поистине изумительный вид на море. Деревня состояла из дюжины оригинальных хижин, которые нисколько не походили на дома туземцев других островов. Стены жилищ напоминали плотную изгородь, образующую овал, и были покрыты конической соломенной кровлей. В высоту дома достигали двух метров и имели одно лишь отверстие – дверь около метра высотой. Такие жилища, в высшей степени «деревенские», были разбросаны на разных расстояниях друг от друга, и каждое из них было окружено небольшой оградой, за которой произрастали роскошные деревья, не требующие особого ухода и усыпанные вкуснейшими плодами. Каждый из владельцев хижины старался обзавестись «Помали», то есть священной, пускай скромной, но неприкосновенной собственностью. «Помали» Тимора напоминало «Табу» полинезийских племен – оно также внушало ужас и уважение. Принимая во внимание склонность аборигенов к воровству, можно лишь удивляться, что частную собственность за такой оградкой почитали неукоснительно, хотя это нисколько не свидетельствовало о невероятной добродетели островитян. Некоторые заборы были оплетены пальмовыми листьями, кожей зверей, украшены глиняной посудой – и все это служило оберегами, от которых любой вор бежал в священном ужасе. Но сколь смехотворными ни казались бы подобные ухищрения, они приводили к неизменным результатам, как и протоколы наших деревенских полицейских, ставших безобидными «табу» сельских районов Франции.
В этом прелестном местечке, расположенном на склоне горы, среди райских красот и великолепия тропической природы, наши друзья, претерпевшие столько зла от представителей цивилизованных стран, обрели нежданный приют у бедных, но благородных дикарей и встретили щедрое и трогательное гостеприимство.
Как мы уже говорили, с этой высоты море просматривалось как на ладони, и потому ни один корабль не мог войти в порт или покинуть его, ускользнув от взглядов Пьера или Фрике.
Утром восьмого дня какое-то судно на всех парусах вошло во внешнюю гавань порта. Естественно, с такого расстояния никто не смог бы разглядеть цвета его флагов, но зоркий глаз старого моряка сразу же опознал корабль.
– Это он, не так ли? – спросил Фрике.
– Голландская шхуна, черт ее подери. Я бы узнал ее среди целого флота. Капитан избавился от незаконного груза и теперь, без сомнения, явился, чтобы пополнить корабельные запасы.
– Браво! – ответил парижанин. – Теперь мы должны быстренько распрощаться с нашими радушными хозяевами и осторожно пробраться на берег.
– Ага! Наклевывается что-то новенькое.
– Так, пустячок. Но как бы то ни было, завтра мы отплываем на Суматру!..
Глава XVII
И хотя Фрике был самым настоящим парижанином из Парижа, и среди его прямых предков не наблюдалось ни одного выходца с берегов Гаронны, его утверждение для любого, кто не был хорошо знаком с молодым человеком, показалось бы настоящим гасконским бахвальством. Но Пьер ле Галль, давно привыкший к необыкновенному умению своего друга выпутываться даже из самых сложных ситуаций, услышав заветную фразу «Завтра мы отплываем на Суматру», разволновался не на шутку.
Перед тем как уснуть, достойный моряк еще долго ворочался с боку на бок, повторяя как молитву волшебные пять слов, значение которых можно было трактовать однозначно: «Завтра… мы отплываем… на Суматру!».
– Завтра – это завтра, – бормотал матрос, – не через неделю и не через месяц. И отплываем мы не в Китай или в Кейптаун, а именно на Суматру. Так сказал Фрике! А если он сказал, то, значит, так и будет. Однако мы находимся в хижине дикарей, на высоте в тысячу метров над уровнем моря. Все наше богатство составляют двенадцать франков и несколько голландских медяков, а из одежды у нас есть лишь тряпье двух таможенников. И, наконец, мы сильно не ладим с местными властями, и если нам вдруг придет в голову мысль появиться на набережной, нас тут же сцапает первый попавшийся патруль. Но ведь Фрике сказал это! А что касается выдумок, то здесь он самого дьявола перехитрит. И, конечно, он сыграет с этими макаками одну из своих любимых шуток… Он оставит их с носом как пить дать… Ладно, время покажет. Бесполезно и дальше ломать голову. А то мне уже кажется, что у меня в черепушке засела дюжина конопатчиков и долбят там своими деревянными молотками. Я так умом тронусь. Надо поспать.
Как и большинство морских волков, привыкших спать ровно от вахты до вахты и не обращать никакого внимания на корабельный шум, пожилой мужчина умел засыпать «по команде». И вот Пьер приказал себе не думать, закрыл глаза, и уже через несколько минут заливистый храп мастера-канонира возвестил о том, что моряк отправился в путешествие по стране снов.
Но его волнение и озабоченность были столь велики, что они жили собственной жизнью в этом спящем теле. Пьеру снились воздушные шары, подводные корабли и даже дрессированный кит, на котором он мчался по волнам, сидя в паланкине, закрепленном на спине животного.
Проснулся Пьер ле Галль от громкого голоса Фрике.
– Подъем! Всех свистать наверх! – во все горло вопил парижанин. – Давай-давай, пошевеливайся. Уже рассвело. Посмотри сам.
Плетеная решетка, служащая дверью хижины, открылась настежь, и в скромную комнатенку ворвался веселый солнечный луч.
Кит, которого оседлал Пьер, исчез по мановению волшебной палочки. Бретонец открыл глаза, выдал заковыристое ругательство, после чего вскочил как ужаленный и встал в безупречную боксерскую стойку.
