Пётр Губанов - Пробуждение
Командир и председатель судового комитета встретились на миг глазами.
— Прощайте, Сергей Николаевич, — негромко сказал Авилов и шагнул на доску.
Он старался ставить ноги так, чтобы не поскользнуться раньше времени. Казалось, что человек идет не навстречу смерти, а затеял какую-то странную игру над бездной.
Но всего несколько шагов сделал предсудкома… Раздался всплеск. Николай Павлович мгновенно исчез в пучине. На поверхности воды плавала лишь его черная фуражка с потрескавшимся козырьком…
На песчаной отмели все так же прогуливались пятнистые олени. Мирно шумел теплый ветер в вантах корабля…
Оглушенный совершившейся казнью, недвижимо стоял Яхонтов. Теперь его черед? Как сквозь стену, донесся до него голос Эразмуса:
— Отправим рыбам на корм и самозваного капитана!
Сергей Николаевич не сразу понял, что говорят о нем и его жизнь висит на волоске.
— Я полагаю, Евгений Оттович, болезнь этого господина не смертельна, — возразил со степенством Соловьев. — Думаю, что он не безнадежен. Его станут лечить от большевизма за колючей проволокой в бухте Горностай. Туда уже свезли первую партию…
Яхонтова отвели в форпик. Захлопнули тяжелый люк над головой. Снова он остался наедине со своей смертной тоской…
Над Приморьем спускалась черная ночь интервенции…
В полдень, когда туман рассеялся, на рейд острова Аскольд пришел портовый пароход. Все его трюмы, палубы и каюты были забиты арестованными коммунарами.
Яхонтову крикнули сверху, чтобы выходил из форпика. Его пересадили на пароход и вместе с очередной партией арестованных доставили в бухту Горностай, где на берегу за колючей проволокой стояли низкие лагерные бараки…
ПОСЛЕДНЯЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
ГЕНЕРАЛ ПЕПЕЛЯЕВ СОВЕРШАЕТ БРОСОК
Для Сергея Николаевича Яхонтова недели, месяцы и годы пребывания в концентрационном лагере Горностай спрессовались в плотный пласт душевных и физических мук, страданий. Коротким светлым лучом осветило его жизнь лишь недолгое пребывание на свободе, когда партизанская армия Лазо освободила Владивосток от белых. Потом было вооруженное нашествие японцев в апреле 1920 года, и наступила мрачная пора интервенции. Яхонтова арестовали в первую же ночь, как только начался мятеж. Уже в концлагере Горностай узнал он о гибели Сергея Лазо, Всеволода Сибирцева и Алексея Луцкого.
Продажные правители в период белогвардейщины и иностранной интервенции менялись во Владивостоке, но в лагере Горностай все оставалось по-старому. Как и во времена колчаковского генерала Розанова, заключенные ломали камни в бухте, свозили их наверх, где строили новые арестантские бараки и воздвигали высокую стену вместо проволочного заграждения. Казалось, белой власти не будет конца. А ведь в центре России давно уже утвердились Советы.
Положение на Дальнем Востоке было сложное. На территории русского Приморья и в самом Владивостоке все еще находились десятки тысяч японских интервентов и белогвардейцев. Во избежание вооруженного конфликта молодой Советской Республики с империалистической Японией Совнарком РСФСР и ЦК РКП(б) весной 1920 года приняли решение создать «буферное государство» со столицей в городе Чите (буржуазно-демократическое по форме, но руководимое большевиками).
В это время во Владивостоке на смену братьям Меркуловым, управлявшим Дальним Востоком, к власти пришел генерал Дитерихс. И вот однажды в барак, где сидел Яхонтов в заточении, явился белогвардейский офицер в сопровождении трех солдат.
— Кто здесь Яхонтов, который при большевиках на миноносце «Грозный» служил и некогда имел звание прапорщик по адмиралтейству? — обратился поручик к заключенным.
У офицера нервно дергалось правое веко и дрожали пальцы, когда он начинал крутить порыжелый, прокуренный ус.
Яхонтов в недоумении смотрел на вошедшего, еще не догадываясь, зачем он понадобился этому поручику.
— Яхонтов — это я, — одернув на себе потертую флотскую шинель, представился арестант. — Да, я действительно служил некогда командиром на «Грозном» и имел звание прапорщика по адмиралтейству.
— Как же вы, офицер, и вместе с этими смутьянами клопов здесь кормите, вместо того чтобы послужить верой и правдой родине нашей, претерпевающей многие беды?
— Так вот и кормлю, — смутился бывший военмор. — Что делать…
— Следуйте с нами, мы найдем для вас дело! — обрезал поручик.
Извозчик доставил арестованного военмора и его конвоиров из бухты Горностай во Владивосток. На одной из улиц поручик грубо толкнул извозчика эфесом шашки, давая понять, чтобы тот остановил лошадей.
Яхонтов хорошо знал этот дом. Некогда в нем помещалось Управление военного порта, и ему приходилось бывать здесь. «Что теперь тут находится и зачем меня привезли сюда?» — кольнула в сердце тревога.
Поручик приказал Яхонтову идти вперед, и они оказались в полутемном коридоре первого этажа. Еще один поворот — и за открывшейся дверью просторной комнаты бывший прапорщик по адмиралтейству увидел сидевшего за столом морского офицера. На плечах его красовались золотые погоны капитана второго ранга. В первую минуту Яхонтов не узнал бывшего своего сослуживца по крейсеру «Печенга» мичмана Эразмуса. Гладко прилизанные волосы и большие залысины на лбу сильно изменили его внешний облик. Да и немудрено не узнать: ведь прошло уже немало времени с тех пор, как они виделись в последний раз.
— Ну вот мы и снова вместе, Сергей Николаевич, — наигранно веселым голосом произнес сидевший за столом морской офицер.
«Эразмус!» — удивился Яхонтов, по характерным интонациям голоса узнав в сидевшем перед ним человеке бывшего вахтенного начальника с крейсера «Печенга».
— Чем могу быть полезен? — машинально проговорил Яхонтов, растерявшись от непривычной обстановки служебного кабинета.
— Вы можете внести свой вклад в наше общее дело, Сергей Николаевич, — любезно проговорил Эразмус, сделав вид, что никогда и ничто не разделяло их прежде. — Мы переживаем трудную пору, и каждый человек, если только не погасло в нем патриотическое чувство, весьма нужен сейчас России.
— Какой России? — спросил арестованный военмор.
— Россия для всех нас одна, — вздохнул Евгений Оттович и осторожно пригладил волосы, слегка спадавшие ему на виски.
— Разве некому, кроме меня?
— Настала ваша очередь послужить отчизне: полагаю, у вас было достаточно времени поразмыслить над всем, что творится, да и наступила пора одуматься. Не вы один — многие офицеры совершали ошибки, когда началась смута в России, которую недальновидные люди называют революцией.
