Николай Панов - Морские повести
Однажды он услышал разговор краснофлотцев. Подошел незамеченный, остановился под килем, у широкого плавника руля.
Медведев сразу распознал голоса. Говорил радист Кульбин обычным своим, будто немного сонным голосом.
— Что это ты кислый такой? Укачало, что ли, на суше?
И, конечно, ответил Фролов. Медведев знал, какая дружба связывает этих, таких не похожих друг на друга, матросов. Фролов, живой, легкомысленный парень, корабельный остряк и задира, сейчас казался подавленным и раздраженным.
— Сухая ты, Вася, душа. Третий день по земле хожу и все в себя не приду. Смотри, как покорежило мотор.
Помолчали. Работали на палубе, перетаскивая какие-то вещи. Снова заговорил Фролов.
— Какой катер! Быстрый, что чайка. Три корабля потопили, самолет пустили на дно. А теперь что? По чужим кораблям разойдемся?
— А ему все равно уж в ремонт пора, — негромко сказал Кульбин. — Ты зачем его, Дима, будто хоронишь? Мы ему огня больше дадим, новую рацию поставим. Еще как повоюет…
— А ребята? Те, что погибли? Как в могилу их опускали, — мне солнце черным показалось. Чтобы не заплакать, по душам говорю, Вася, я себе губу прокусил. Золотые ребята.
— Война! — прозвучал взволнованный голос радиста. — Слезами, друг, делу не поможешь. У матроса слезы наравне с кровью ходят…
— Я бы сейчас на сухопутье пошел, — сказал Фролов страстно. — Лицом к лицу с немцами схватиться. Говорят, командир рапорт подал — в морскую пехоту. Вот бы с ним, пока здесь корабль лечат. Пошел бы ты, Вася, тоже?
— Не знаю, — раздумчиво произнес Кульбин. — С корабля уйдешь, — обратно могут не воротить. Я моряком умереть хочу, если уж умирать придется…
Медведев стоял, опершись на стальное перо руля. Да, золотые ребята! Как сдружился он с ними в военное время… Может быть, взять обратно рапорт, оставить все, как было, положиться на волю случая?
Но три часа спустя, на борту рейсового катеру, он уже подходил к причалу главной базы Северного флота.
Много дней и недель не видел он этого города в сопках, — города, лишенного детей и деревьев, возникшего на голых гранитных скалах, отшлифованных постоянными яростными ветрами, дующими со всех тридцати двух румбов.
Уже рейсовый катер прошел линию противолодочных бонов, огибал пологий, кое-где пестреющий деревянными домами Екатерининский остров.
Нежданный снежный заряд закрутился в воздухе, жесткой крупой осел на серых чехлах и на ворсе шинелей. Мгновенно надвинулась и промчалась зима, и вновь засияло солнце, заблестели окна домов базы, всеми цветами радуги заиграла вода залива.
Темнели пологие гранитные холмы, светлели на них узкие мостки-трапы, превращающие весь город в огромный каменный корабль. Уже с причала видны были: центральный городской стадион, тяжелое, похожее на форпост рыцарского замка, здание штаба на склоне сопки.
У трапа старшина проверял документы сходящих па берег. Задержал на Медведеве взгляд. Какой-то капитан, длинноносый, в круглых очках, ходил по пирсу, лениво любуясь радужной расцветкой залива.
Медведев прошел вдоль низкого борта стоящего у причала эсминца.
Длинные, полускрытые водой подводные лодки, как спящие аллигаторы, покачивались вдали. На рейде стоял белый английский корвет, белая шлюпка двигалась от его борта к берегу.
Группа громко болтающих англичан шла со стороны стадиона. Вслушавшись в быструю шелестящую речь, старший лейтенант разобрал: разговор идет о только что окончившемся футбольном матче. Англичане поровнялись с Медведевым. Черные клеенчатые плащи, бескозырки с очень высокими тульями и куцыми полями, у офицера — высокая фуражка. Офицер прошел, не козыряя, матросы посторонились, притрагиваясь к бескозыркам, смотря на Медведева водянисто-голубыми глазами, блестящими спортивным азартом и удивлением.
Они говорили о русском полярном городе, моряки которого только что выиграли матч у британской команды, пришедшей сюда с родины футбола.
Медведев сошел с мостков.
Прыгал прямо по камням, напрямик пересекая проспекты, торопясь к двухэтажному дому верхней линии, в который не заходил столько недель.
Пирамидка подгнивших ступенек, спускающихся с крыльца по обе стороны высокого подъезда. Сначала, приехав сюда, Настя, жена, всегда удивлялась: зачем здесь строят такие высокие крылечки. Потом, увидев полярные снегопады, решила: чтобы не занесло сугробами входную дверь…
Медведев вошел в подъезд. Как и раньше, открыта никогда не запирающаяся дверь в квартиру. Пустая передняя в холодном электрическом свете. На пыльной вешалке, в углу, неизвестно как сюда попавшая белая офицерская фуражка без эмблемы…
Медведев вынул ключ из кармана. Открыл комнату, столько времени стоявшую на запоре. И, только войдя в нее, удивился: зачем так торопливо, со смутным ожиданием чего-то нового, радостного пришел сюда?
Все здесь было — прежний, погибший уют и теперешнее глубокое запустение. Сквозь треснувшее от бомбежки запыленное стекло дневной свет падал на розовый шелковый абажур над столом, на полураскрытый зеркальный шкап, на две стоящие по стенам, аккуратно постланные кровати.
На одной из кроватей до сих пор лежал наспех увязанный клетчатый портплед. Настя сперва решила взять его с собой, а потом, когда загудели моторы над крышами и торопливо захлопали зенитки и бахнуло с рейда морское орудие, так и бросила на кровати. Стоял на краю стола сломанный оловянный солдатик, о котором Алеша так горько плакал — уже позже, на борту буксира…
— Убрать бы комнату нужно, — сам себе сказал старший лейтенант. Его голос, привыкший к корабельным командам, неестественно громко прозвучал в комнатной тишине.
Он провел пальцем по скатерти. На пальце остался бархатный серый слой. По скатерти вытянулась белая отчетливая полоска.
Медведев присел на кровать. Тотчас встал, тщательно отряхивая брюки. Мелькнуло в зеркале костлявое смуглое лицо с зачесанными назад волосами, с глазами, грустно смотрящими из-под покрасневших век.
— Постарел ты, Андрей! — снова вслух сказал старший лейтенант, прикрывая дверцу зеркального шкапа.
Расстегнул сумку противогаза, бережно достал снимок. Лак фотокарточки слегка покоробился и пожелтел по краям от пламени и воды. Как будто потемнело, стало старше лицо жены с широко открытыми глазами. Только Алеша улыбался попрежнему, глядя куда-то в сторону, вдаль…
Куда повесить карточку? Конечно, пока сюда, на прежнее место — над кроватью. Но гвоздь, еле державшийся в стене, покачнулся, рамка скользнула за кровать, Медведев еле успел подхватить ее.
