Святослав Пелишенко - Хождение за два-три моря
— Так откуда же она?! Разве не из Одессы?
— Мы идем из Тольятти, — капитан катамарана, до сих пор молчавший, вежливо улыбнулся. Он был небольшого роста, не в свитере, а в пиджаке, не в фуражке, а в берете. — Очень рад, что сумел помочь. Был, так сказать, полезен.
— Так вы в канале не были? А на Дону, а в Азовском?..
— Мы идем сверху, из То-ольятти, — от недоумения по-волжски окнув, повторил капитан. Яхты сошлись. Юрий Михайлович Фролов перепрыгнул на палубу «Гагарина». «Мечта» сменила галс и под рыжим кливером пошла вниз по реке. Мы долго смотрели ей вслед.
IV— …А в Азовском море был шторм. Девять баллов! — Шкипер немного охрип, он вел свой рассказ уже третий час. Баллы крепли.
«Гагарин» стоял у здания нового речного вокзала. Вокзал отличался размахом, характерным для Волгограда. Играла музыка, шло вечернее гуляние волжан. Широченная лестница спускалась на просторную набережную. К северному крылу вокзала подходили суда. Мы стояли у южного, недостроенного крыла — в центре города и вместе с тем в укромном тихом уголке. Это место указал Фролов.
Большое удовольствие — рассказывать о путешествии такому собеседнику. Юрий Михайлович умел слушать: он был терпелив, доброжелателен; он смеялся как раз там, где, по нашим предположениям, было смешно, и сокрушенно качал головой там, где это требовалось. Его большие темные глаза блестели. В них был интерес, было понимание.
— Завидую вам, — вздохнул он, когда Данилыч наконец справился с мухами Волгодонска, пересек Цимлу и, пройдя все тринадцать шлюзов, вырвался на Волгу. — Какие теперь планы?
— У меня еще месяц свободный, — Данилыч тоже вздохнул. — Хотел в Астрахань дойти, вот оно. Жаль, у ребят отпуск кончается.
— У нас в запасе пять дней, — неожиданно изрек судовой врач. Бросив взгляд в мою сторону, он улыбался ехидно и торжествующе.
— Два, — машинально поправил я. — Не делай из меня дурака.
— М-минуточку! С какого числа мы в отпуску?
— Если ты хочешь делать из кого-то дурака… Ну, с шестого июля…
— С десятого. Отпуск-то я оформлял. Ты прогульщик, Баклаша, злостный прогульщик. Чего уставился? Сюрприз!
Вид у меня был, наверное, глупый; у Данилыча тоже. Сергей радостно толковал о каких-то отгулах за дружину, о сюрпризах, о том, как он едва не проговорился…
— Он таки сделал из нас дураков, — нашелся наконец шкипер.
— Что ж, вполне можно успеть в Астрахань, — невозмутимо сказал Фролов. — Карту Волги я вам принес. В первый день доберетесь до Ахтубинска…
И он открыл атлас.
Перед нами лежала Волга — не среднерусская, лесная и хлебная, как обычно ее представляешь, а — Нижняя, азиатская, древняя Ра Птолемея, тюркская Итиль. Южнее Сарепты начиналась бывшая Астраханская губерния, где еще в начале века административно выделяли области астраханского Казачьего войска, Калмыцкую степь, управление Букеевской киргизской орды. И географические названия навсегда закрепили странное смешение славянского мира с восточным. На карте были отмечены деревни Дубровка, Енотаевка, Сероглазовка — и Цаган-Аман; боковые протоки носили ласковые имена Воложек — Солодниковой, Сенной, Коршевитой. А рядом с Большой Волгой вилась синяя жилка Ахтубы, и совсем уж сказочные, былинные реки Торгун и Еруслан тянулись восточней, летом уходя под землю, распадаясь на цепь котловин; там лежали соляные озера Эльтон и Баскунчак, Рынь-пески, невысокие гряды Большого и Малого Богдо, блестели на солнце соры — Могута, Горькое, Баткала. Названия напоминали о необычайной судьбе этих степей, где жили скифы, аланы, хазары, половцы, где волна за волной прошли угры, гунны, булгары; здесь, на Нижней Волге, образовав Золотую Орду, осело выдохшееся нашествие монголо-татар, а позже, после присоединения к России, пришли калмыки, буддисты-ламаиты, и гонимые никонианами староверы, и мусульмане-киргизы…
Темнело. Мы с трудом оторвались от карты. Перед глазами вспыхивали кривые сабли, ржали кони, в Астрахани сидел Стенька, архимандрит Рувим умело возмущал стрельцов на антихриста Петра Алексеевича; а главное — плыла Волга, «Волго» — «светлое, белое озеро»…
— Завидую вам, — повторил Юрий Михайлович Фролов.
— Кстати, — осторожно вставил я, — вы еще на один вопрос не ответили… помните, из письма? В этом году, кроме «Гагарина», одесские яхты на Волгу не приходили?
— Не только в этом году, — Фролов едва заметно улыбнулся, — за всю историю «Юрий Гагарин» — первая одесская яхта на Волге. Я это точно знаю — по своей работе.
— Первые дошли, вот оно! — расцвел Данилыч.
— Вы не просто «дошли». Вы победили, — Юрий Михайлович помолчал. — Ну, пойду: засиделся. Отдыхайте.
— Успеется отдыхать, — строго сказал капитан. — У нас еще одна встреча сегодня, неотложная.
— Я вас провожу, — сказал Фролов. Он сразу понял, что имеет в виду шкипер. Вскоре, закрыв яхту, мы вместе шагали через ночной город.
* * *Мамаев курган. Барельеф — скорбная очередь скульптур у подножия. Детали неразличимы, уже совсем поздно. Город давно спит. Мы пришли сюда в неурочное время, но не мы одни. По лестнице поднимается человек. Лестница не освещена, однако по его походке, медленной и тяжелой, чувствуется: он немолод.
— Подождем, — тихо говорит Данилыч, и я понимаю: тот, кто пришел сюда ночью, наверняка хочет побыть один. Мы останавливаемся, ждем, пока тяжелые шаги не затихают. Потом идем наверх.
Аллея пирамидальных тополей. В их сумеречной рамке все выше вырастает Статуя. На темном кургане она одна освещена. Алое пятно на острие меча. Это не кровь — предупредительный знак.
Еще один пролет лестницы. Фигура автоматчика, рвущаяся из скалы. Ущелье полунамеченных, слитых с камнем барельефов. Удлиненная площадь с водоемом посредине. Площадь упирается в глухую, увитую плющом стену; справа от водоема длинный ряд скульптур.
Мы почти ничего не видим, в темноте неожиданно и неясно проступает то могучая фигура воина, то бесконечно печальное лицо Матери. Хорошо, что мы пришли сюда ночью. Мне приходилось слышать разные мнения о художественной ценности мемориала; возможно, днем все это выглядит помпезно. Что ж — если так, значит, по ночам курган умеет вдохнуть истину даже в навязанное ему. Ночью он живет по своим законам.
В темной стене освещен вход как бы в пещеру, в туннель. Широкий и низкий проход поднимается и плавно заворачивает, свет прожектора сюда уже не проникает, но впереди другой, колеблющийся и неяркий свет. Мы входим в огромный круглый зал.
Он пуст. Только в центре из-под каменных плит поднимается кисть руки с факелом.
