Мичман Изи - Марриет Фредерик

— А можете ли вы говорить на этом языке?

— Да, могу, слава Аллаху! — ответил Гаскойн, задыхаясь от радости. — Не бойтесь меня, я люблю вас!

— Я вас не знаю. Кто вы? Вы чужеземец?

— Да, но я буду тем, кем вы пожелаете. Я европеец, английский офицер.

После этих слов наступило молчание.

— Вы меня презираете? — спросил Гаскойн.

— Нет, не презираю, но вы из чужого народа и из чужой земли. Замолчите, не то вас услышат.

— Повинуюсь, — сказал Гаскойн, — ибо таково ваше желание. Но я буду тосковать по вас до следующей луны. Я отправляюсь мечтать о вас, да хранит вас Аллах!

— Как поэтичен ты был в своих речах, Нед, — сказал Джек, когда они спустились в свою комнату.

— Чему тут удивляться, Джек, я прочитал сказки «Тысяча и одна ночь». Ты никогда в жизни не видел таких глаз, Джек, это настоящая гурия.

— Она красива, как Агнесса, Нед?

— Вдвое красивее, особенно при лунном свете!

— Всё это лунные бредни, и они ни к чему не приведут. У тебя нет даже призрачной надежды на успех в своих ухаживаниях.

— Я приложу все силы, чтобы добиться успеха!

— А что ты, Гаскойн, будешь делать с женой?

— То же, что и ты, Джек.

— Я хочу сказать, Нед, что у тебя нет средств, чтобы жениться.

— Только пока жив мой старик. Я знаю, у него есть кое-какие сбережения в банке. Как-то он мне сказал, что я могу рассчитывать на три тысячи фунтов после его смерти, но не более, ведь у меня есть ещё сёстры.

— А прежде чем ты получишь эти деньги, у тебя будет три тысячи детей.

— Что-то уж очень много! — ответил Гаскойн, разразившись смехом, которому весело вторил наш герой.

— Ты же знаешь, Гаскойн, что я большой любитель обсуждать вопросы.

— Знаю, Джек, но на этот раз мы считаем цыплят, не дожидаясь осени, а это глупо.

— Только не тогда, когда обсуждают матримониальные планы.

— Чёрт возьми, Джек, что-то ты стал слишком благоразумным.

— Моё благоразумие я трачу на друзей, а себе оставляю только безрассудство. Спокойной ночи, Нед!

Но сам Джек не мог заснуть.

— Нельзя допустить, чтобы Нед совершил такую глупость, — размышлял он, — жениться на смуглой мавританке, имея лишь мичманское жалование, и это ещё не самая большая беда — его могут зарезать из-за мавританочки.

Как правильно заметил Джек, всё своё благоразумие он отдавал друзьям, и так щедро его раздаривал, что для него самого благоразумия не оставалось.

Мисс Джулия Мужлант, как уже говорилось, была законодательницей мод в Тетуане, и стиль её платьев был соответствующий. Мавританки носили длинные вуали или фату, называйте их как хотите, — их головные уборы спускались по временам до пяток и закрывали всю фигуру, оставляя лишь только щёлку для глаз и скрывая всё остальное. Мисс Мужлант нашла этот головной убор более удобным, чем шляпка, поскольку он позволял ей выходить на солнце без риска испортить белейший цвет своего лица, а также рассматривать других, не получая в ответ пристального взгляда. Поэтому она редко выходила на улицу без этого покрова, состоящего из нескольких ярдов тонкого муслина. Дома она обычно щеголяла в цветастых шелках, доставшихся ей от отца. Как-то в порт Тетуан, ещё при жизни отца, прибыл корабль, с которого сгрузили на берег множество тюков превосходных английских товаров, и корабль отчалил, не заплатив пошлину, отчего у вице-консула возникли некоторые подозрения по поводу происхождения этих товаров, о чём он донёс губернатору; но дело было полюбовно улажено после того, как примерно четверть тюков с шелками и муслином перекочевали в кладовые вице-консула. Вот почему мисс Джулия щеголяла в платьях из голубого, зелёного и жёлтого шёлка, которые вместе с белым муслиновым покрывалом привлекали к себе всеобщее внимание, смешанное с изумлением, на какое имеют право только европейские дамы, и во всём городке не было ни одной собаки, которая не узнавала бы сестру вице-консула, хотя никто не знал её в лицо.

Джеку пришла в голову мысль (из чистого благоразумия, конечно), что, поскольку Гаскойн решил продолжать свои амурные дела, ему было бы полезно, на случай, если их застанет отец, одеться по моде мисс Джулии. Он изложил свою идею Гаскойну, который целиком и полностью одобрил её, и как-то днём, когда мисс Мужлант была занята с капитаном Хрякком, Джеку удалось утащить из шкафа одно из её платьев и муслиновую накидку, благо их там было множество.

Когда Гаскойн поднялся на крышу в одну из последующих ночей, на нём было одеяние мисс Мужлант, и он почти не отличался от неё, поскольку у них были одинаковые фигуры, только что Гаскойн был немного выше ростом. Они стали ждать, когда запоёт мавританка, но так и не дождались. Тогда Гаскойн взобрался по лестнице и заглянул через стену: девушка, откинувшись на кушетку, сидела, погрузившись в мысли. Когда Гаскойн высунул поверх стены голову, накрытую муслиновой накидкой, она тихо вскрикнула.

— Не бойся, девушка, — сказал Гаскойн, — уже не впервые я взираю на твоё очаровательное личико. Я тоскую по подружке! Ах, дорого бы я дал за то, чтобы посидеть рядышком с тобой. Правда, у нас разная вера, но разве это означает, что мы не можем полюбить друг друга?

Мавританка хотела было что-то ответить, как Гаскойн получил ответ, откуда он менее всего ожидал: он последовал от самого мавра, который, услышав восклицание дочери, быстро поднялся на крышу.

— Может ли быть, чтобы франкская лилия пожелала смешать своё благоухание с тёмной фиалкой? — спросил он. Ему часто приходилось видеть сестру вице-консула, и он вообразил, что это она поднялась на стену, чтобы поговорить с его дочерью.

У Гаскойна хватило присутствия духа, чтобы воспользоваться его невольным заблуждением.

— Я одинока, достойный мавр, — ответил он, прикрывая лицо муслином. — Я хочу завести себе подружку, ибо я очарована соловьём, который распевает на крыше вашего жилища, но я не рассчитывала увидеть лицо мужчины, когда осмелилась подняться сюда по лестнице.

— Если франкская лилия соберётся с духом, чтобы спуститься вниз, она может посидеть рядом со смуглой фиалкой.

На этот раз Гаскойн счёл благоразумным промолчать.

— Не бойтесь, — сказал старый мавр, — старик — та же женщина! — И он приставил к стене лестницу.

Поколебавшись, Гаскойн сказал самому себе: «Это судьба!» — и спустился по лестнице по другую сторону стены. И мавр подвёл его к ковру, на котором полулежала его дочь. Мавр пристроился рядом, и они вступили в беседу. Гаскойн знал достаточно о жизни вице-консула и его сестры, чтобы хорошо играть её роль. Он начал жаловаться, что брат хочет выдать её замуж за капитана, к которому она испытывает отвращение, а тот собирается увезти её в холодные и туманные края, а она не хочет этого, так как родилась здесь и предпочитает жить и умереть здесь, и скорее проведёт свою жизнь на женской половине дома — зенане, чем покинет эту землю. При этих словах старый Абдель Фаза, ибо таково было имя старика, почувствовал себя влюблённым. Он приложил ладонь ко лбу, затем к груди и произнёс салям, заверив Гаскойна, что его зенана и всё, что в ней, к её услугам, так же как весь дом и он сам. После беседы, в которой Азар, его дочь, не принимала участия, старый мавр пригласил Гаскойна в женские апартаменты и, заметив молчание дочери, сказал:

— Азар, ты сердишься, что франкская гурия войдёт в жилище, где ты была до сих пор единственной хозяйкой. Но не бойся, скоро ты будешь хозяйкой другого дома, ибо Осман Али просил тебя в жёны, и я благосклонно выслушал его просьбу.

Этот Осман Али был не моложе её отца, и Азар ненавидела его всей душой. Она предложила Гаскойну свою дрожащую ручку и повела его в зенану. Мавр проводил их до порога женской половины, поклонился и оставил их наедине.

Легко себе представить, что Гаскойн не терял времени, чтобы добиться благосклонности прекрасной мавританки, и не упустил столь благоприятной возможности, чему в не меньшей степени способствовало полученное ею от отца известие относительно Османа Али.