Александр Грин - Морские волки. Навстречу шторму (сборник)
24 июня вечером мы дошли до отмели Ла-Манша, а к ночи достали дно на 90 саженях [165 м], грунт – мелкий, сырой песок с ракушкой. Со времени нашего отплытия от Азорских островов мы встречались с разными вооруженными судами, из которых только одно английское осмелилось к нам подойти, другие же держались на далеком расстоянии. Начальник его, Вилькинсон, прислал мне множество газет и довольно большое количество картофеля, что с нашей стороны было принято с благодарностью. В полдень по произведенным нами наблюдениям мы были на северной широте 46° 40´ и на западной долготе 9° 41´.
26 июня. Ночь была мрачная, дул сильный юго-западный ветер. Но я вынужден был идти на всех возможных парусах, чтобы уйти от большого корабля, который гнался за мной еще со вчерашнего утра. Около полудня небо несколько прояснилось и позволило нам сделать наблюдения на 49° 48´ с. ш., на глубине 42 сажен [77 м], грунт – песок с ракушкой. Из этого я заключил, что мы уже миновали мыс Лизард, а потому и направился к мысу Старту. К вечеру наступила темнота, причинившая нам немалое беспокойство, тем более что мы после своего вступления в Ла-Манш еще не видели берегов. К счастью, к нам подошел перевозочный бот и взялся провести «Неву» в Портсмут за 50 гиней[211].
28 июня. При восточном ветре около 9 часов вечера мы бросили якорь на Портсмутском рейде[212]. Таким образом, мы окончили весьма длительное плавание прямо из Кантона, не заходя никуда в порты. При этом находившиеся на моем корабле люди были совершенно здоровы и не испытывали ни в чем ни малейшего недостатка.
29 июня. Утром я съехал на берег и был весьма приветливо принят губернатором сэром Джоном Прево. Он охотно вызвался не только оказать нам всякую зависящую от него помощь, но даже обещал предоставить мне возможность видеть в городе то, что показывают не всякому чужестранцу.
Нуждаясь в отдыхе, а также желая немного подремонтировать корабль, я вынужден был простоять в Портсмутском рейде около двух недель. Пользуясь этим временем, я решил побывать в Лондоне, где публика и все мои знакомые осыпали меня лестными приветствиями. Во время нашего пребывания в Портсмуте корабль «Нева» посещали многие англичане, а особенно дамы, которым было очень интересно увидеть первый русский корабль, совершивший столь важное путешествие.
13 июля, при свежем западном ветре, мы снялись с якоря.
14 июля дул настолько свежий восточный ветер, что, дойдя до Даунсa[213], мы остановились на якоре посреди эскадры лорда Кита и на другой же день вступили под паруса.
20 июля. На рассвете нам показались берега Неза[214], а к заходу солнца – и Робб-Сноут[215].
21 июля. Мы пришли к Скагенскому маяку. Сегодня у нас умер матрос Иван Горбунов. В прошлую шведскую войну он был ранен в грудь и на обратном пути часто страдал болями, а по прибытии в Портсмут больше не давал надежды на выздоровление. Для облегчения его страданий были употреблены все способы. Его даже поили минеральной водой, но все оказалось тщетным.
23 июля. В полночь мы достигли Гельсингерского рейда, где, простояв на якоре до 10 часов утра, опять вступили под паруса.
24 июля. Прошли Зунд. Поскольку ветер постоянно дул с востока, то мы были вынуждены идти на всех парусах, чтобы, лавируя, продвигаться вперед. После того как мы миновали остров Борнгольм, появился туман и продолжался до 3 августа, то есть все время плавания до острова Даго. Отсюда при ясной погоде и западном ветре мы вечером подошли к острову Гогланду.
5 августа с полуночи начал дуть настолько сильный западный ветер, что корабль «Нева» почти без парусов шел до 11 миль [20 км] в час и утром остановился на якоре в Кронштадте.
Таким образом, после почти трехлетнего отсутствия мы возвратились на родину к неописуемой радости и удовольствию наших соотечественников.
Александр Бестужев-Марлинский. Мореход Никитин
A sail, a sail – a promised price to hope! Her nation, flag? What speaks the telescope? She walks the waters like a thing of life And seems to dare the celements to strife. Who would not brave the batlle fire, the wreck, To move the monarch of her peopled deck?
Byron[216]В 1811 году, в июле месяце, из устья Северной Двины выходил в море небольшой карбас. Надо вам сказать, что в 1811 году в июле месяце, точно так же, как в настоящем 1834 году, до которого мы дожили по милости божией и по уверению календаря академии, старушка Северная Двина выливала огромный столб вод своих прямо в Северный океан, споря дважды в день с приливом, который самым бессовестным образом вторгался в ее заветные омуты и превращал ее сладкие, благородные струйки в простонародный рассол, годный разве для трески. Обязан я вам и объяснить по долгу литературной совести, что карбасом в те поры, как до сих пор, называлось судно шагов восемнадцать в длину, шесть – в ширину, с двумя мачтами-однодревками, полусшитое корнями, полусбитое гвоздями, из которых едва ли пятая часть были железные. Палубы на карбасе обычно не полагалось, а на корме и на носу небольшие навесы образовали конурки, где на кучах клади только русская спина, и только одна спина, могла примоститься, скрутившись в три погибели. Вследствие этого, как вы сами усмотреть изволите, в середину судна белый свет и бесцветная вода сверху и снизу, справа и слева могли забегать и проживать безданно, беспошлинно. Посудина эта, или, выражаясь учтивее, этот корабль, – а слово «корабль», заметьте, произвожу я от «короба», а короб от «коробить», а коробить от «горбить», а горб от «горы»: надеюсь, что это ясно; какие-то подкидыши этимологи производят «корабль» от какого-то греческого слова, которого я не знаю, да и знать не хочу, но это напраслина, это ложь, это клевета, выдуманная каким-нибудь продавцом грецких орехов; я, как вы изволите видеть, коренной русский, происхожу от русского корня и вырос на русских кореньях, за исключением биквадратных, которые мне пришлись не по зубам, а потому, по секрету вам скажу, терпеть не могу ничего заморского и ничему иностранному не верю, – итак, этот корабль, то есть этот карбас, весьма походил на лодию, или ладью, или лодку древних норманнов, а может статься, и аргонавтов, и доказывал похвальное постоянство русских в корабельной архитектуре, но вместе с тем доказывал он и ту истину, что мы с неуклюжими карбасами наследовали от предков своих славено-руссов отвагу, которая бы сделала честь любому hot pressed, силой завербованному моряку, танцующему под свисток man of war[217] на лощеной палубе английского линейного корабля, или спесивому янки[218], бегущему крепить штын-болт по рее американского шунера.
Да-с! Когда вздумаешь, что русский мужичок-промышленник, мореход, на какой-нибудь щепке, на шитике, на карбасе, в кожаной байдаре, без компаса, без карт, с ломтем хлеба в кармане, плавал, хаживал на Грумант, – так зовут они Новую Землю, – в Камчатку из Охотска, в Америку из Камчатки, так сердце смеется, а по коже мурашки бегают. Около света опоясать? Копейка! Послушайте, как он говорит про свои странствия, про которые бы французы и англичане и в песнях не напелись, и в колокола не назвонились, и вы убедитесь, что труды и опасности для него игрушка. «Забрались мы к Гебрицким да оттуда на перевал в Бразилию, в золотое царство махнули. Из Бразилии перетолкнулисъ в Камчатку, а оттоль ведь на Ситку-то рукой подать!» Вот этаких удальцов подавай мне, – и с ними хоть за живой водой посылай! Океан встрелся? Океан шапками вычерпаем! Песчаное море? Как тавлинку, вынюхаем! Ледяные горы? Вместо леденца сгрызем! Где ж это сударыня Невозможность запропастилась? Выходи, – авось на подметки нам пригодится! Под кем добрый конь авось-масти, тому лес не лес, река не река: куда ни поскачут – дорога, где ни обернется – простор. На кита? – так на кита – экая невидаль! Зубочисткой заострожим! На белого медведя? щелком убьем; а в красный час и лукавый под руку не подвертывайся. Нам уже не впервые на зубах у него гвозди ковать, в нос колечко вдевать. Правду сказать, русак тяжел на подъем; раскачать его трудно; зато уж как пойдет, так в самоходах не догонишь. Куда лениво говорит он первое «ась?». Но когда после многих: «Да на что мне это! Да к чему мне это! Живем и так; как-нибудь промаячим!» – доберется он до «нешто, попытаем!» да «авось сделаем», так раздайтесь, расступитесь: стопчет и поминай как звали! Он вам перехитрит всякого немца на кафедре, разобьет француза в поле и умудрится на заводе лучше любого англичанина. Не верите? Окунитесь только в нашу словесность, решитесь прочесть с начала до конца пламенные статьи о бессмертных часах с кукушкою, о влиянии родимых макаронов на нравственность и о воспитании виргинского табаку, статьи столь пламенные, что их невозможно читать без пожарного камзола из асбеста, – и вы убедитесь, что литературные гении – самотесы на Руси так же обыкновенны, как сушеные грибы в великий пост, что мы ученее ученых, ибо доведались, что науки вздор; что пишем мы благонравнее всей Европы, ибо в сочинениях наших никого не убивают, кроме здравого смысла.
