Алексей Новиков-Прибой - Море зовет
А когда вынырнули, то случилось нечто странное: мы поплыли в разные стороны.
Долго болтался в соленой воде, оглушаемый волнами, пока не выбрался на отлогий берег. Кругом ни одного человеческого голоса. Шагаю торопливо. И не хочу уже больше встречаться ни с Полиной, ни с Мухобоевым.
На базе, ложась спать, я почувствовал головную боль, и меня сильно лихорадило. Всю ночь мучили нелепые видения…
…Морское дно. Зеленый свет. Когда мы кончим драку с Мухобоевым? Наплевать! Вечно будем рвать друг друга, пока не сдохнем. А вокруг нас мечется Полина, голая, с распущенными волосами. Нет, это не волосы, а водоросли спускаются с головы. Почему-то сладострастно взвизгивает. Все морские чудовища здесь: лангусты, морские коровы, змеи, скаты, морские архиереи, акулы. Какой только твари здесь нет! Обступили нас, смотрят неподвижными глазами. Я оторвал Мухобоеву нижнюю челюсть. Красной тряпкой болтается у него язык и не может слова сказать. Мухобоев содрал с моего лица кожу. Полина восторженно взвизгивает:
«Ах, как это мило!»
И еще пуще извивается.
Вокруг нас хохот. Потом рев этой поганой оравы:
«Довольно!»
«Надоело!»
«Ничего нового!»
«Видали мы это и среди своей братии!»
А зубастая акула, вращая глазами, предлагает:
«Пусть она ни тому, ни другому не достанется…»
Все набрасываются на Полину, хватают ее за ноги. Мы отталкиваемся друг от друга, смотрим в ужасе. Один момент — и наша любимая разорвана на две половины. С гулом и ревом удаляются все чудовища. А нам осталось от Полины только сердце. Оно бьется и содрогается, раскаленное, как уголь. Мы оба одновременно подхватываем его. И вдруг — что это значит? Это уже не сердце, а спрут. Два щупальца обхватывают Мухобоева, а шесть — меня. Это я точно вижу. Вся моя грудь стянута, как ремнями. Я задыхаюсь.
Это и есть любовь?
Я собрал последние силы, рванулся.
Удар по темени. Все исчезло.
Я ползаю на коленях. В голове боль. Передо мною знакомая стена с круглыми отверстиями, похожими на мутные зрачки. В полусумраке не сразу соображаю, что это железный борт нашей базы. Горит одна лампочка. На рундуках в один ряд валяются подводники. Всхрапывают, посвистывают носами. За бортом зашипело — это травят пар. Монотонно гудит вентиль. Кто-то придушенно стонет. Один матрос вскакивает как очумелый и орет во все горло:
— Кормовая цистерна лопнула!
Разбуженные люди ворчат:
— Дьявол комолый! Чего булгачит народ? Чтоб его мочевой пузырь лопнул!
Поворочались подводники — прочистили горло руганью, и снова послышался храп.
Что стало с Полиной? Неужели погибла в море?
Я не мог больше заснуть. В больной голове муть.
Поднялся и вышел на верхнюю палубу.
Рассветает.
На мостике базы — вахтенный начальник и сигнальщики. Через бинокли и подзорные трубы смотрят за морем, за каждым движением судов, чтобы отметить все это в вахтенном журнале. Около борта «Амура» — две подводные лодки. На них тоже вахтенные матросы с винтовками.
Море и небо в смятении. Вода — в горбатой зыби, в кипящей пене. Низко ползут тучи, а с них, мотаясь, свисают трепаные лохмотья. Глухим гулом наполнен мглистый воздух. Горизонт сузился, мир кажется тесным. И только на востоке виден провал. Он весь красный, зияющий, с раскаленными краями рваных туч. А дальше, за этой брешью, развертывается бесконечное пространство, пронизанное заревом утра. Туда темно-бурой громадой несется броненосец, весь закованный в стальные латы, потрясающий веером порозовевшего дыма. Слева от него дымятся тучи, похожие на вулканы. Ждешь — сейчас потрясут воздух сокрушительные взрывы. Справа, на кроваво-лиловых пластах облаков, вырисовывается человеческое лицо, пухнет, оскаливается, словно от прилива злобы. Еще минута — оно исчезает в огне. Световым половодьем разливается утро, ширится, гонит последние ночные тени. Взмывают и дыбятся красногривые волны.
А корабль все продолжает свой путь к востоку, неуклонно мчится на всех парах в красный провал прошибленного неба.
Что ждет его там, в этом огненном море? Тихая пристань с цветущими берегами или шторм с подводными скалами?
По глазам хлестнули золотые струи поднявшегося солнца.
Еще так недавно мы провожали «Росомаху» в дальний поход. Сорок с лишком человек махали нам фуражками, махали и мы им с берега. Улыбались друг другу. А теперь — мы никогда уже больше не увидим своих товарищей.
Вернулись с поисков миноносцы и подводные лодки. Обшарили все море, заходили на многие острова, расспрашивали рыбаков, обращались по радио ко всем сторожевым постам. «Росомаха» исчезла. Нет сомнения, что она погибла.
Это известие надвинулось на базу, как злая чума.
В открытые иллюминаторы смотрит утреннее солнце, но не разогнать ему хмури с матросских лиц.
Высказываются разные предположения:
— В подводных камнях заклинилась.
— Нет, скорее всего, в заградительные сети попала.
— А может, на мину налетела.
И никто не может раскрыть тайны. Ее навсегда унесли на дно моря те, кто остался на «Росомахе».
Вернее другое:
— Уж больно отчаянный командир.
— Да, командир бедовый был.
— Он всегда, как шутоломный, лез куда зря.
Комендор с другой лодки сообщает:
— Это у него с горя.
Жадно поворачиваются лица к комендору.
— С какого же горя?
— Дома у него неладно было.
— А что?
— Наш один моторист рассказывал, будто жена командира закрутила любовь с каким-то инженером.
— А моторист-то ваш откуда об этом знает?
— Как же ему не знать, раз он сам путается с горничной Ракитникова.
Ругают женщин, проклинают войну.
Неугомонный Залейкин острит надо мною:
— Посмотрите-ка, братцы, нашему Власову кто-то поставил отличительные фонари под глазами.
Сейчас же начали и другие шутить. Рассказывают анекдоты, вспоминают разные смешные случаи, изощряются в остроумии, чтобы вызвать хохот. Вообще мы очень много смеемся. Я понимаю, насколько необходим для нас смех: он является противоядием от сумасшествия, как известная прививка от чумы. Вся жилая палуба охвачена гомоном, веселым шумом. Но это только внешне — чувство обреченности не покидает нас. Гибель «Росомахи» — не первый и не последний случай. Такой же участи может подвергнуться и наша лодка. Поэтому мы как бы находимся на положении подсудимых. Перед нами невидимым призраком стоит грозная судьба. Для подводников у нее нет половинчатых решений: она или оправдает, или превратит в ничто.
После обеда выхожу прогуляться по набережной. Стоит небольшая кучка женщин и детей. Все те же знакомые лица, что в прошлый раз вместе с нами провожали «Росомаху». Воспаленные глаза устремлены в светлую даль. Все ждут дорогих людей и часто сморкаются в белые платочки.
