Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»
— Маленькая, а кусучая, стерва. Сейчас, Тиша, я ее поукорочу на голову — и ешь себе на здоровье, ишь их сколько развелось без всякой пользы.
Гарри Смит схватил за руку Брюшкова и сказал, показав глазами на качурку:
— Шторм Петрель.
В эти два слова он вложил всю возможную убедительность. «Как можно, неужели ты не знаешь, что это Шторм Петрель?» — говорил его взгляд.
Брюшков оттолкнул его:
— Вот еще заступпик нашелся. Без тебя знаем, что о этой Петрелью делать. Я поймал, моя птица, пошел ты… — он выругался, стряхнул руку Гарри Смита и схватил качурку за шею, намереваясь разом покончить с ней. Гарри Смит ударил его ребром ладони по руке. Брюшков выпустил шею качурки.
— Ты что? — Брюшков побагровел.
Гарри Смит сказал раздельно:
— Плохо! Нет можно!
— Ух и дам я тебе сейчас, если не отстанешь. Ну что он липнет, ребята, по руке бьет?
Вокруг них образовался круг. Раздались голоса:
— Отпусти, Назар!
— Вот еще, крути ей голову!
— Пожалей птицу. Тихон твой и так поперек себя толще.
— Выпусти, выпусти!
— Рви ей голову!
— Уважь! Гришка ведь гость.
— Уважь!
— Вот я его уважу! — В круг протискивался Бревешкин. — Дай ему, Назар, или разучился! А я этой пичуге сам голову скручу, туды ее, в глыбь морскую, в английские острова!
Высоко держа бьющую крыльями птицу, Брюшков ударил Смита кулаком в грудь с такой силой, что тот отлетел к матросам, и они поддержали его, не дав упасть.
Самодовольно улыбаясь, Брюшков протянул было качурку унтер-офицеру, но в этот миг Гарри Смит рванулся к нему и ударил в нижнюю челюсть. Падая навзничь, Брюшков выпустил качурку из рук.
Матросы притихли. Брюшков встал, сконфуженно подкрутил головой, ощупал подбородок.
— Ладно он тебе врезал, — сказал Зуйков. — Парень бокс знает.
— Мы его сейчас по-русски разделаем. — Брюшков рванулся на Гарри Смита, принявшего боксерскую стойку.
— Ну, насчет драки ты оставь! — сказал Громов, становясь между противниками.
— Нет! — крикнул Гарри Смит, пытаясь оттолкнуть Громова, и добавил по-английски, что никому не позволит вмешиваться в его личные дела.
— Не гоноши, Гринька, на берегу стакнитесь, — сказал Зуйков, удерживая Гарри Смита.
Невесть откуда взялся Гоша Анархист и пронзительно завопил:
— Дай ему, Брюшков! Покажи кулацкую силу! И ты, Гринька, не подкачай! Боксом его в рыло, собачью холеру!
Подбежали матросы от фок- и бизань-мачты. Залились боцманские дудки…
За этой сценой некоторое время наблюдал барон фон Гиллер. На палубе появился радист, офицеры. Барон не стал дожидаться развития событий, быстро спустился на жилую палубу, подошел к радиорубке. В двери торчал ключ. Сколько дней он ждал этой минуты и готовился к ней! Каждый день он заменял в давно составленной телеграмме устаревшие сведения.
Опытный моряк, он определял курс и не глядя на компас: днем по солнцу, а ночью по звездам, а три дня назад узнав от Новикова координаты, он интересовался только пройденными милями за сутки и с незначительной ошибкой определял местонахождение «Ориона». За полторы минуты он был в состоянии передать все эти сведения на рейдер, где круглые сутки ждали ого сообщений.
Стрелки приборов вздрагивали: передатчик включен. На столе листки исписанной бумаги — русский текст, колонка цифр — шифровка.
Барон фон Гиллер медлил, прислушиваясь к голосам, топоту ног, доносившихся в открытый иллюминатор. Внезапно все шумы покрыл медный перезвон — боевая тревога.
Барон побелел от охватившей его ярости: все рушилось. Теперь он ничего не успеет сделать, вот уже бегут вниз по трапу. Ему вдруг захотелось броситься на приборную доску, разбить ее, вырвать приборы и топтать их каблуками. Он медленно отошел от стола, гася в себе приступ непростительной слабости. За дверями он уже окончательно пришел в себя и остановился, поджидая радиста. Когда тот подошел, он спросил, раскланиваясь:
— Спешите на свой пост по тревоге?
— Да. — Радист остановился у двери и вопросительно посмотрел на барона.
— Весьма кстати, могла возникнуть крупная потасовка, матросы слишком возбуждены. Такие вспышки следует гасить более решительно.
— Вы только ото и хотели мне сказать?
— Не только. У меня сегодня такой радостный день. Я почти свободен!
— Да, вы без спутника!
— Вот именно. — Барон улыбнулся. — Он так мне надоел, этот безмолвный страж. Войдите в мое положение, мне не с кем сказать слова на родном языке. Мой компаньон, лейтенант Новиков, изъясняется только по-английски, и то в последнее время он впал в меланхолию и много пьет, ругается по-русски или молчит. И только с вами я отвожу душу, как говорите вы, русские. Должен заметить, что в вашем языке есть много выражений, по силе не уступающих латинским.
— Последнее давно замечено, еще Ломоносовым.
— Я не знаю, кто этот Ломоносов, но следует отдать ему должное в наблюдательности. Случаем, у Ломоносова не было предков, хотя бы отдаленных, принадлежащих к немецкой расе?
— Насколько мне известно, Ломоносов — настоящий русский, без всяких примесей.
— Некоторые примеси облагораживают.
— Не все. Особенно в тех случаях, когда человек настолько совершенен, что не нуждается ни в каких улучшениях.
Радист открыл двери своей каюты:
— Проходите!
— По боевая тревога?
— Вы знаете, что радист в данном случае выключен из игры.
— О да! Действительно игра. Как бы хотелось, чтобы все конфликты носили такой характер, не больше.
— Вы стали пацифистом?
— Далеко нет. Не имею права им быть. Я потомственный солдат. Но иногда, вот как сейчас, прихожу к мысли о возможности всеобщего мира, но, увы, после еще многих битв.
Искренний тон гостя насторожил Германа Ивановича, и все же он, усадив его на койку, стал долиться с ним последними новостями: на Западном фронте затишье, но, судя по отрывочным сведениям, там готовится грандиозное сражение, вероятно, последнее в этой войне; немцы почти полностью оккупировали Украину; бывшие союзники усиленно готовятся вторгнуться в Россию и восстановить там порядок; англичане первыми начали интервенцию русского Севера, англичане, японцы и американцы стремятся захватить Дальний Восток.
Барон жадно слушал, опустив глаза, чтобы не выдать своих чувств, и кивал головой. Все это он считал вполне закономерным явлением: восстания рабов всегда подавлялись объединенными силами стран, имеющих более совершенное государственное устройство. Его. пронзило благоговейное чувство к императору Вильгельму, который сумел отторгнуть от России самые ее хлебородные губернии и, конечно, разовьет свой успех.
