Бернгард Келлерман - Голубая лента
Но вот кончился и этот вечер. Гарденер простился, и Вайт пошел ее провожать. Они молча шли по палубе, кругом стояла непроглядная тьма, глубоко внизу шумел океан. Он стал гораздо спокойнее. Черный бархат мерно вздымающихся волн был исполосован, словно шкура тигра, белыми гребнями пены, торопливо возникавшими и тут же уносившимися во мглу.
— Кажется, немного потеплело, — сказала Ева, но Вайт промолчал.
— Послушайте, Ева, — заговорил он, когда они дошли до ее каюты и она отперла дверь. — Послушайте, Ева… — Его лицо едва различалось в темноте, и видны были лишь светлые глаза, горевшие нетерпеливым огнем.
— Молчи, Вайт! — ответила Ева и порывисто обняла его.
— Ева! — сказал он. — Послушай, Ева.
— Молчи, молчи! — шепнула она и быстро исчезла за дверью. В каюте она прижала руку к груди, словно пытаясь унять дико колотившееся сердце. — Да, я люблю его! — прошептала она.
9Радость, переполнявшая сердце Евы, не улеглась и во сне. Ей снился всякий вздор, но утром, проснувшись, она помнила только отдельные, совершенно нелепые подробности. Ей привиделось, будто она опять поет в церковном хоре соло ангела; вообще в этом сне она часто и очень отчетливо слышала свое пение. Разумеется, почти все время была с ней ее дочурка, веселая, шаловливая, то и дело менявшая наряд. Под самый конец Ева пела на бешено вертевшейся по кругу карусели, среди рыжих лошадей, а Грета тут же танцевала в своей короткой белой юбочке. И вдруг толчок: карусель резко остановилась, и обе они, смеясь и крича, полетели куда-то. Этот полет длился без конца, и Грета визжала от восторга. Тут Ева проснулась и очень удивилась, что лежит в кровати, а не носится по воздуху.
В это мгновение раздался стук в дверь, и Марта сказала:
— Пора, Ева!
Ева окончательно проснулась, возбужденная, счастливая. Она присела на постели. Начинался новый день, новый великолепный день. С глубокой благодарностью, почти с благоговением приветствовала она его наступление. О, теперь все грядущие дни будут прекрасными, полными радостей, чудес и красоты.
Да, она была счастлива! Одна эта ночь, ночь радостных сновидений, удивительно обновила и омолодила ее.
— Как сегодня погода? — спросила она у Марты, не спускавшей с нее угрюмого и подозрительного взгляда.
— Ветер утих. Светит солнце.
Солнце и впрямь заглядывало в иллюминатор. «Космос» меньше качало, машины глубоко внизу стучали как всегда, все в том же ровном бесперебойном ритме. Ева, обычно по утрам вялая, ленивая, на этот раз мигом поднялась: с нетерпением юной девушки торопилась она увидеться с Вайтом. Марта услышала, как она в ванной комнате весело распевала на венском диалекте старинную народную песню. С ней это случалось только тогда, когда она бывала в прекрасном настроении. Марта нахмурилась. «Опять, значит», — подумала она.
Выйдя из ванной. Ева нашла стол уже накрытым — именно так, как она любила. На нем стояли свежие цветы, ландыши — вероятно, от Вайта, — а возле них, как всегда, портрет ее длинноногой тоненькой девочки.
— Доброе утро, Грета! — сказала она и нежно поцеловала портрет.
Тут ей вдруг вспомнилось, что во сне она вела с Гретой долгий и серьезный разговор. Вот только о чем? Она вновь увидела, как на глаза девочки медленно наворачиваются слезы, как она рыдает, с грустью и отчаянием глядя на нее. Ах, вот в чем дело: она намекнула дочери, что вскоре, быть может, в ее жизни произойдут большие перемены, чрезвычайно важные перемены! Очень возможно, что в самом недалеком будущем у Греты появится новый отец… Но тут ей помешали, и она так и не сказала дочке, кто же будет ее новым отцом.
Сейчас она явственно увидела несчастные, растерянные, полные слез глаза своей девочки и в эту минуту сильнее, чем во сне, почувствовала, как велика ее ответственность перед дочерью. Вот уже несколько недель мысль об этой ответственности камнем лежала у нее на сердце.
— Деточка моя! — нежно произнесла Ева, глядя на портрет. — Я никогда тебя не обману. Никогда, слышишь? Что бы ни случилось, я прежде всего подумаю о тебе! Скорее я обману любого мужчину — любого, даже Вайта, если не будет другого выхода, — но не тебя, мое солнышко. Я всегда буду любить тебя больше, чем мужчину, кто бы он ни был. Все мужчины такие эгоисты, — нежно лепетала Ева, забыв, что говорит с ребенком, — они совершенно не заслуживают того, чтобы из-за них сходили с ума. И все же мы это делаем! Слышишь? Когда-нибудь ты это поймешь. Такова жизнь.
Ева вздохнула. Как легко, как свободно дышится, если откровенно поговоришь со своим ребенком.
— Да, ты и это когда-нибудь поймешь. Бедные мы, женщины! Но таков закон жизни, понимаешь? И мы, женщины, подчиняемся ему точно так же, как и мужчины. Слава богу, и они тоже! Когда-нибудь, может уже лет через десять, дружок, и ты подчинишься этому закону.
Ева смолкла. Возможно, лет через десять мужчина будет целовать эти губы. Она заранее уже ненавидела его, а вместе с тем любила. Кто знает, может, Грете понравятся его поцелуи? О, наверное! Даже несомненно! И Ева засмеялась, сама не зная чему.
— Я поклялась тебе, моя девочка, — с некоторой торжественностью продолжала она свой разговор с Гретой, — что никогда не дам тебе другого отца, в душе я тебе поклялась в этом. Но теперь, возможно, все сложится по-другому. Слушай, слушай, Грета, не перебивай меня. Вполне вероятно, что я не смогу сдержать данное тебе слово… А что, если б я дала тебе в отцы Вайта? Ты его знаешь. Что бы ты сказала насчет Вайта?
И Еве показалось, что ее милая девочка изумленно и радостно засмеялась.
О, все будет хорошо, подумала Ева, успокоившись. Впрочем, вполне возможно, что она вовсе и не выйдет за Вайта, а просто станет его любовницей, почему бы и нет? Ведь она никогда не считалась со светскими условностями. Но уж если выходить замуж, то только за Вайта, он единственный, кто может стать[отцом Греты, не причинив девочке горя. Ведь Грета прямо-таки влюблена в него, да и Вайт нежно ее любит, Ева это знает. Она глубоко задумалась. Что бы там ни было, ей предстоит принять чрезвычайно важное решение. Она на пороге новой жизни!
Ева стала перебирать в памяти события последних лет: работа, работа, успех… И все же вечное ощущение пустоты, не заполненной ничем, кроме тайной грусти… Она больше не может так жить! В эти годы были кое-какие увлечения… В жизни молодой, одинокой женщины бывают эпизоды, о которых она не любит вспоминать.
Но теперь ее ждала совсем другая жизнь, сулившая ей длительное, глубокое и подлинное счастье. Как-никак ей было уже за тридцать. Она зарабатывала много денег, но раздавала их налево и направо, и они текли у нее меж пальцев — иначе она не умела. Одна из ее коллег заболела чахоткой, и Ева поместила ее на свой счет в санаторий. Ей рассказали об одном одаренном скульпторе, жившем в нищете, и она заказала ему свой бюст (это и послужило началом ее знакомства с несчастным Йоханнсеном). Потом ее отцу понадобились теплицы. И так без конца. Деньги все плывут, плывут…
