Алекс Белов - Зелёные Созвездия
— Погоди, Никитушка, — говорит он, забирая у меня пилу. — Дай-ка я сам.
И в глазах дедушки я вижу колючую ненависть.
* * *Я выбегаю следом и огибаю дом. Бабушка продолжает плакать и идёт за нами. Мелкий дождик моросит. А во мне сражается сразу тысяча противоречивых чувств. Я останавливаюсь на безопасном расстоянии и смотрю, как дедушка заводит пилу.
Вжжжжж…
С первого раза не получается. Дождик размывает слёзы на лице, капли повисли на костяшках пальцев, сжатых в кулак.
Вжжжж…
И со второго раза не заводится.
Нет. Дедуль! Не надо! Остановись! Не делай этого!
Но я молчу. Я хочу потерять всех, чтобы боль достала до самого сердца. Чтобы боль заполнила всю вселенную. Я не буду об этом жалеть.
С третьего раза пила заводится, заполняя мои уши ужасным звуком смерти. И когда дедушка прикладывает её вращающиеся зубы к коре Каштана, всё и начинается.
Я хотел боли.
Я её получил.
* * *Пила врезается в мой позвоночник, и я выгибаюсь. Каждая мышца под напряжением, словно через неё пропускают заряд. Я кричу так, как не кричал даже час назад у Володьки. Каждый зубчик ощущается на спине. Металлические иглы врезаются в костный мозг…
…и летят опилки.
Меня колбасит словно флюгер во время урагана. Ясность рассудка затмевается болью, но я стою на ногах. Где-то из другой вселенной бабушка вопит:
— Никитушка.
Я вырываюсь из карнавала боли и тянусь рукой к деду:
— ДЕДААА! ДЕЕЕЕДАААА! — кричу я.
Но тот не слышит. Глаза сверкают, руки крепко сжимают пилу. Губы шепчут какие-то ненавистные заклинания. Я делаю шаг к нему. Из-за боли передвигаюсь как черепаха. Рыдаю и прошу его прекратить. Но пила жужжит, а опилки летят.
— Деда!
Я подхожу в опасной близости к пиле. Плевать. Пускай дед пилит меня. Больнее всё равно не будет.
— Толик! — кричит бабушка. — Толик! Прекрати, ты его убиваешь!
Дедушка приходит в себя, и убирает пилу, но не выключает. Он видит перед собой меня, и теряется.
— Не надо!!! — рыдаю я. — Оставь его жить! Ему больно!
— Никитушка, — жалобно произносит дедушка. — Как же? Поздно же уже. Я не могу. Теперь дерево всё равно умрёт.
Я смотрю на ствол Каштана, и вижу разорванную рану у основания. Она достаёт до середины тела дерева. Уже и правда поздно.
— Никитушка, — кричит дедушка. — Ты уж потерпи чуток.
А потом поворачивается и продолжает пилить Каштан. Из меня брызгает кровь.
* * *Я толком не понимаю, откуда она хлещет, но воплю, визжу, рыдаю и зигзагами пробираюсь к крыльцу. Надо убежать отсюда подальше. К себе в комнату. Там безопаснее.
Кровавой ладонью я отталкиваю бабушку.
Плохо понимаю, где нахожусь, ибо невидимые щипцы дробят позвоночник на части. Вот я уже на лестнице. Моё тело швыряет то на стену, то на перила, за мной тянется красный след.
— Прекратите! Прекратите! Прекратите! — кричу я и оказываюсь в коридоре перед своей комнатой.
Пила перестаёт жужжать.
— Боже ж ты мой, — причитает позади бабушка. — Никита. Толик, ты убьёшь его.
Дедушка не может слышать её.
Дерево распилено уже достаточно глубоко, но всё ещё стоит. Как и полагается при срубе, дедушка начинает его ломать.
Когда мне было пять лет, у меня разболелся один из задних зубов, и мама повела меня к зубному. Я не знаю, по какой причине та отказалась делать мне укол обезболивающего, но зуб рвали на живую. Я до сих пор помню эту боль и жуткий треск, с которым зуб выходил из десны.
Сейчас боль детства вернулась, потому что во мне подобным образом ломается каждая косточка. Я выгибаюсь, хватаюсь за ручку, чтобы не упасть и вот-вот выплюну голосовые связки от крика. Кровь хлещет отовсюду. Из носа, ушей, рта.
В другом мире плачет бабушка.
А Каштан всё не падает.
Дедушка прикладывает всё новые и новые силы, раскачивая дерево. С каждым толчком раздаётся жуткий хруст, как тот, с которым выходил зуб.
А потом.
Последняя щепка, державшая Каштан, ломается. И его жизнь обрывается.
Как и моя.
Закатив глаза, я сжимаюсь.
На стенах красные отпечатки моих ладоней.
Вижу, что подо мной невероятная лужа крови. Сколько же её вытекло!
Значит, я правда умираю.
В глазах темнеет, и я падаю в липкую кровь.
Часть третья Пластмассовый Оле-Лукойе
Всё на свете из пластмассы,
И вокруг пластмассовая жизнь.
Сплин «Пластмассовая жизнь»Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе.
Люди зовут его также смертью.
«Оле-Лукойе» Г. Х. АндерсенГлава первая Тени
Я открываю глаза в приступе кашля.
За окном сумрак.
Что случилось? Мне снился кошмар, будто умерла мама, я поссорился с Володькой и по моей вине спилили Каштан.
Откидываю одеяло. Боже ж ты мой, вся рубашка в засохшей крови. Конечно, это был не кошмар. Просто сознание не хочет верить в столь ужасные события.
Каштанчик!
Я вскакиваю, и меня заносит. Хватаюсь за кровать, чтобы не упасть. Добираюсь до двери на балкон, взбираюсь на лестницу. По ту сторону крыши не вижу крону.
— Каштанчик, — шепчу я и впопыхах слезаю вниз. Глотая слёзы, бегу вниз. По дороге не встречаю ни деда, ни бабушку.
Природа врезается в меня холодным ветром, рвёт полы окровавленной рубашки, терзает зубами бледный торс, но мне плевать. Обегаю дом, и вижу могучее тело дерево. Каштан лежит, перекрывая почти весь двор. Листья ещё зелёные, и будут такими, пока их питает остатками жизни могучий ствол.
— Каштанчик! — кричу я, но не слышу в ответ его голоса.
Бегу и плачу.
— Ну скажи, что ты живой, — бормочу под нос, опускаясь на колени перед испещрённой годами корой.
Каштан молчит.
— Давай же, — уговариваю я и обнимаю ствол. — Ты же не можешь так просто сдаться. Тебе столько лет!!!
Каштан молчит.
Он уже никогда не заговорит. Он мёртв.
— Никита! — позади слышится строгий голос дедушки. — Ну куда ты бежишь!? Тебе в постели лежать надо!
Я стараюсь сконцентрировать свою сущность и передать дереву жизнь. Чувствую, как слабею. Рациональный ум ушёл, не желая убеждать меня, что я занимаюсь глупостью. То, что умерло, уже никогда не оживёт.
На плечах чувствую руки дедушки.
— Скоро врач приедет, — говорит он. — Быстро возвращайся в кровать.
Ему приходится отдирать меня от тела Каштана, а когда получается, я начинаю рыдать навзрыд.
— Дедушка, зачем ты его срубил! — кричу я, позволяя деду тянуть меня к дому.
