Уильям Кингстон - Среди дикарей и пиратов
Дикари продолжали свой странный танец; они кружились, извивались; иные стояли подбоченясь. Вздох облегчения, вырвавшийся из груди бедного Падди, чуть было не выдал нашего присутствия, о котором Пуллинго, по-видимому, не сообщил дикарям. Трудно сказать, какое было у них намерение, и что имел в виду Пуллинго, приведя нас. Может быть, они узнали о нашем присутствии в окрестностях и хотели помешать нашему дальнейшему путешествию, а может быть, исполняли туземный танец «Корроборри» только для собственного удовольствия.
Я дернул Падди за руку, и он охотно покинул место действия.
— Да, мастер Годфрей, странные создания эти негры, — сказал он. — Сознаюсь, ваша честь, когда я впервые увидел их, я был готов провалиться сквозь землю и сам превратиться в скелет. Не понимаю, зачем Пуллинго привел нас посмотреть на них.
— И я также, — сказал я. — Может быть, отец или мастер Медж разрешат эту загадку.
Мы были уже настолько далеко от дикарей, что они не могли слышать нас. Вскоре нас догнал Пуллинго и, по словам Падди, спросил, что мы думаем о виденном нами.
Принесенные нами сведения о нахождении вблизи большого количества туземцев были далеко не утешительны. Отец решил продолжать путь на следующий день, не отдыхая, как предполагал раньше. Мать сказала, что она в состоянии идти дальше. Рассказ о танце скелетов возбудил любопытство Меджа, Тома и Гарри, и они решили посмотреть это зрелище. Бертон вызвался идти с нами; остальные, выслушав описание Падди, по-видимому, нашли в этом что-то странное и сверхъестественное и не высказали желания идти с нами. Что касается Пуллинго, то он не пробовал объяснить нам, что означало это зрелище, и я невольно заподозрил, что он с намерением сам подготовил его. Медж и остальные вернулись нескоро; дикари не заметили их, и скелеты продолжали свою бешеную пляску.
Отец приказал усилить охрану ночью. Чтобы показать пример, он первый стал на дежурство с Бертоном и одним из матросов. Я сменил его через два часа. Все время, что я стоял на карауле, я слышал вдали барабанный бой; дикари, очевидно, продолжали свой танец. Медж, сменивший меня, говорил, что он также все время слышал звук барабанов. Туземцы, должно быть, танцевали до восхода солнца.
Мы пустились в путь на рассвете, чтобы избежать встречи с дикарями, и сделали около четырех миль, прежде чем остановились, чтобы позавтракать. Пуллинго шел, по обыкновению, впереди, и нам казалось, что он не имел никакого отношения к дикарям, которые танцевали «Корроборри». Отец, однако, не вполне доверял ему; часто вынимал компас и смотрел на него, чтобы убедиться, так ли ведет нас Пуллинго. Мы могли бы обойтись и без его предводительства, если бы он не был полезен нам тем, что указывал источники воды и деревья, на которые усаживались на ночь попугаи, голуби и другие птицы.
После завтрака мы отдохнули немного и снова пошли вперед, надеясь обогнать наших ночных чернокожих соседей. Так как мать и Эдит не могли идти так долго, как накануне, то мы остановились вскоре после полудня в лесистой местности, очень похожей на те, в которых мы располагались лагерем в предыдущие ночи, на южной стороне реки, только что перейденной нами. Я назвал это рекой, но в сущности то был ряд многочисленных, более или менее глубоких, оврагов, соединенных крошечной речкой, которую мы перешли без малейшего труда. Видно было, что в дождливое время года вода подымалась на много футов, принимая вид потока, трудного и часто опасного для перехода.
Мы быстро построили шалаш для матери и Эдит и устроили помещения для себя. Медж, Дойль, Гарри и я взяли ружья и пошли на охоту за дичью, надеясь убить достаточно птиц и для завтрака на следующий день. Оглянувшись вокруг, мы увидели, что Пуллинго исчез; никто не мог сказать, в каком направлении он ушел.
— Мы отлично можем обойтись без него, — заметил Медж, — только надо постараться не потерять дороги.
Отец предложил взять компас, предупреждая нас быть осторожными. Мы шли с намерением настрелять какаду, попугаев, голубей — вообще всяких птиц, годных для еды, именами которых мы вовсе не интересовались. Особенно же нам хотелось добыть кенгуру или какого-нибудь другого зверя. Мы убили несколько красивых голубок и попугаев. Я невольно чувствовал жалость, лишая жизни такие красивые существа.
Вдруг Гарри крикнул:
— Смотрите! Смотрите! Что это за страшный зверь?
Животное, переваливаясь, как толстый медведь, медленно шло внизу легкого склона. Медж, у которого ружье было заряжено пулями, вскоре подошел так близко, что мог выстрелить. Пуля, должно быть, попала животному прямо в сердце, потому что оно опрокинулось мертвым. Мех зверя, достигавшего трех футов длины, был тепел, длинен и несколько жесток, серого цвета, смешанного с черным и белым; морда очень широкая и толстая. Видом животное очень походило на медведя, но брюхо у него было, как у кенгуру, ноги черные и острые когти.
— Странное создание, — заметил Падди. — Одно только можно сказать — медведь ли это или какая-нибудь здешняя свинья — мяса его хватит на всех дня на два.
Падди разрезал добычу на куски, и все мы разобрали их.
Животное весило, я думаю, целых сорок фунтов. Это, оказалось, был австралийский медведь, встречающийся во всех местностях страны. Он закапывается глубоко в землю; нам посчастливилось встретить медведя, когда он направлялся куда-то в другое место; иначе нелегко было бы добыть его.
Мы сейчас же вернулись в лагерь. Падди, не теряя времени, посадил медвежье мясо на вертел и стал жарить его. Вертелом служила длинная, толстая палка, которую он положил на две разветвленные стойки; один конец палки был прикреплен так, что его можно было вертеть.
Вскоре после нашего возвращения Пуллинго появился с тремя чернокожими, одного из которых он представил под именем Нагернук. Судя по морщинистой коже, седым волосам и бороде, это был очень старый человек. Но с годами он не потерял способности говорить и болтать с необыкновенной быстротой, как бы желая передать нам что-то важное. Конечно, мы ничего не поняли. Вид медвежьего мяса, жарившегося перед огнем, возбудил его интерес, и он спросил у Пуллинго, как мы его добыли. Пуллинго указал ему на наши ружья и повел длинный рассказ о чудесах, творимых ими. Хотя он часто видел, как стреляли из этих ружей, он, по-видимому, продолжал относиться к ним с суеверным страхом, что было вполне в нашем интересе.
Отцу хотелось быть в мирных отношениях с чернокожими; поэтому, как только один из кусков медведя достаточно изжарился, он предложил его Нагернуку. Дикарь вскочил и стал скакать и прыгать самым необычайным образом, с восторгом прижимая мясо к груди. Выразив таким образом свой восторг — если не благодарность, — он сел на землю и начал пожирать мясо; он забивал в рот огромные куски, бросая иногда, и то неохотно, кусок своим двум более молодым спутникам, которые, сидя рядом с ним, покорно съедали то, что он давал, напоминая собак, следящих за обедающим хозяином.
