Константин Станюкович - Сочинения
– Синяк до сих пор есть. Не угодно ли взглянуть, господин судья… Вот здесь, под левым глазом…
– Ну, однако, небольшой, кажется? – заметил серьезно судья.
– Небольшой, господин судья.
– Советую примачивать арникой… скоро пройдет.
– И так пройдет, господин судья! – добродушно проговорил сипай.
Тогда судья повернул голову в сторону, где сидел русский матрос, и проговорил, обращаясь к Ашанину:
– Потрудитесь сообщить обвиняемому показание истца.
Ашанин изложил Ефремову сущность показания и спросил:
– Верно он показывает, Ефремов?
– Должно, верно, ваше благородие… Помню, что вдарил арапа, ваше благородие!
Володя поднялся и сказал судье, что перевел показание истца.
Тогда судья обратился к Ефремову и сказал:
– Подсудимый, встаньте!
– Встань, Ефремов!
– Есть, ваше благородие! – ответил, вскакивая, Ефремов.
– Подсудимый, расскажите по чистой совести, как было дело… Согласны ли вы с обвинением истца или не согласны?..
– Рассказывай, Ефремов.
Ефремов моргал глазами и молчал.
– Да говори же что-нибудь, Ефремов! И смотри на судью, а не на меня…
– Слушаю, ваше благородие, но только доказывать мне нечего, ваше благородие.
– Да ты не доказывай, а расскажи, как все случилось.
Ефремов тогда обратился к судье и, глядя на него, словно бы на старшего офицера или на капитана, начал:
– Шел я это, вашескобродие, на пристань из кабака и был я, вашескобродие, выпимши… Однако шел сам, потому от капитана приказ – на корвет являться как следует, на своих ногах… А этот вот самый арап, вашескобродие, привязался… Лопотал, лопотал что-то по-своему – поди разбери… А затем за руку взял… я и подумай: беспременно в участок сволокет… За что, мол?.. Ну, я и треснул арапа, это точно, вашескобродие… Отпираться не буду… А больше нечего говорить, вашескобродие, и другой вины моей не было.
Ашанин перевел речь матроса с некоторыми изменениями и более связно и прибавил, что Ефремов не отрицает показания полисмена и сознает свою вину…
– Свидетелей, значит, можно и не допрашивать! – обрадовался судья.
И вслед за тем, выразив сожаление, что русский матрос употребил напитков более чем следовало, приговорил Ефремова к трем долларам штрафа в пользу потерпевшего.
Тем дело и кончилось. Штраф Ашанин немедленно же внес, получил квитанцию и вместе с обрадованным матросом отправился на корвет.
– Ну, что, доволен судом? – спрашивал Ашанин.
– Очень далее доволен, ваше благородие… А я сперва, признаться, струсил, ваше благородие, – прибавил матрос.
– Чего?..
– Полагал, что за полицейского арапа беспременно отдерут, ваше благородие.
– У англичан, брат, людей не дерут.
– То-то, значит, не дерут… Обходительный народ эти гличане.
– А почему ты полагал, что тебя высекут?
– А по той причине, ваше благородие, что я выучен.
– Как выучен?
– Точно так, выучен, еще когда на службу не поступал, а в крестьянах состоял. За такое же примерно дело, меня, ваше благородие, форменно отполировали в участке-то, в нашем городе. И, окромя того, осмелюсь доложить, ваше благородие, всю морду, можно сказать, вроде быдто теста сделали… А здесь только штраф… Во всякой, значит, стране свои порядки, ваше благородие!
Вернувшись на корвет, Ефремов долго еще рассказывал, как его судили за арапа и как правильно рассудили.
– Понял, братцы, судья, что я пьяный был… А с пьяного что взять!
Глава двенадцатая
АДМИРАЛЬСКИЙ СМОТР И ЭКЗАМЕНЫ В ПЕЧЕЛИЙСКОМ ЗАЛИВЕ
Пока в кают-компании и среди гардемаринов шли горячие толки и разнообразные предположения о том, куда пойдет из Гонконга «Коршун» и где начальник эскадры Тихого океана, в состав которой назначался корвет, английский почтовый пароход, привезший китайскую почту, привез и предписание адмирала: идти в Печелийский залив, где находился адмирал с двумя судами эскадры.
Не очень-то обрадовало моряков это известие. Стоянка в глухом Печелийском заливе, где не было даже открытых для европейцев китайских портов, куда можно было бы съехать на берег, не представляла ничего привлекательного, да и близость встречи с адмиралом, признаться, не очень-то радовала. О нем ходили слухи, как об очень строгом, требовательном и педантичном человеке, и притом заносчивом и надменном, держащем себя с неприступностью английского лорда.
Особенно смущала эта встреча, то есть близость смотра, старшего офицера Андрея Николаевича. Ему, ревниво заботившемуся о любимом им «Коршуне», все казалось, что «Коршун» вдруг да как-нибудь осрамится на адмиральском смотру, и Андрей Николаевич со времени получения предписания сделался очень нервен и еще с большей педантичностью, – если только возможно было допустить большую, – во все время перехода из Гонконга в Печелийский залив осматривал все уголки корвета и во время разных учений обнаруживал нетерпеливость и даже раздражительность. Несмотря на то что матросы лихо работали и вообще знали свое дело отлично, Андрей Николаевич, этот добровольный мученик своего долга и притом трусивший всякого начальства, не мог успокоиться, хотя и старался скрыть это от посторонних глаз.
Через несколько дней «Коршун» после полудня входил под всеми парусами на Печелийский рейд, салютуя контр-адмиральскому флагу, поднятому на крюйс-брам-стеньге[82] внушительного флагманского фрегата «Роксана», около которого стоял небольшой, стройный красавец клипер «Чайка» с своей белой полоской вокруг черного борта и белоснежной трубой.
Лихо пролетев под нормой фрегата, где на юте, с биноклем в руке, затянутой в перчатку, стоял небольшого роста, худощавый адмирал в свитском сюртуке, с аксельбантом через плечо, и мимо клипера, под жадными взглядами моряков, зорко смотревшими на нового товарища, «Коршун», положив руль на борт, круто повернул против ветра, и среди мертвой тишины раздавался звучный, слегка вздрагивающий голос Андрея Николаевича:
– По марсам и салингам! Паруса долой! Отдай якорь!
И не прошло и пяти минут, как все паруса, точно волшебством, исчезли, якорь был отдан, катер и вельбот спущены, и «Коршун» с закрепленными парусами недвижно стоял рядом с «Чайкой», возбуждая восторг моряков и своим безукоризненным видом щегольского военного судна и быстротой, с какой он стал на якорь и убрал паруса.
Еще минута – и капитан Василий Федорович, по обыкновению спокойный, не суетливый и, видимо, не испытывавший ни малейшего волнения, в полной парадной форме уже ехал на своем щегольском шестивесельном вельботе к флагманскому фрегату с рапортом к адмиралу, а старший офицер Андрей Николаевич, весь красный, довольный и сияющий, спускался с мостика.
– А ведь ничего, а, Степан Ильич? Кажется, недурно стали на якорь? обратился он к старшему штурману, словно бы ища одобрения.
– Уж чего лучше. Превосходно, Андрей Николаич. Паруса так и сгорели.
– Сгорели?.. Да, недурно, недурно, слава богу… Надо будет по чарке дать марсовым… А как-то смотр пройдет, Степан Ильич! – с тревогой в голосе прибавил старший офицер.
И его мужественное, заросшее волосами лицо приняло испуганное выражение школьника, который боится экзамена. Распорядительный, энергичный и находчивый во время штормов и всяких опасностей, Андрей Николаевич обнаруживал позорное малодушие перед смотрами начальства.
– Да что вы волнуетесь, Андрей Николаевич! – успокаивал его старший штурман, относившийся к высшему начальству с философским равнодушием человека, не рассчитывающего на карьеру и видавшего на своем долгом веку всяких начальников, которые тем не менее не съели его. Он тянет служебную лямку добросовестно и не особенно гоняется за одобрениями: все равно из них шубы не сошьешь; все равно для штурмана нет впереди карьеры.
– Да как же не волноваться, Степан Ильич? Разве вы не слышали об адмирале?
– Ну, так что же?
– Он хоть и вежливый и любезный, никогда не разносит, а, я вам скажу, такая заноза… строгий и взыскательный.
– Ну и пусть себе взыскательный. Что ему взыскивать? «Коршун», слава богу, у нас в порядке, Андрей Николаич.
– Так-то так, а вдруг…
– Что вдруг? – переспросил, улыбаясь, Степан Ильич.
– А вдруг, батенька, на смотру что-нибудь да выйдет.
– Ничего не выйдет, Андрей Николаич. Вы, право, мнительный человек и напрасно только расстраиваете себя… Все будет отлично, и адмирал останется доволен. Он хоть и заноза, как вы говорите, а умный человек и не придирается из-за пустяков. Да и не к чему придраться… Пойдемте-ка лучше, Андрей Николаич, обедать… И то сегодня запоздали… А есть страх хочется…
– Нет, я после пообедаю… Мне надо еще самому посмотреть, как реи выправлены и не ослаб ли такелаж, а потом поговорить с боцманом.
И маленькая приземистая фигурка старшего офицера понеслась на бак.
Через полчаса капитан вернулся от адмирала и сообщил старшему офицеру, что на другой день будет смотр и что корвет простоит в Печелийском заливе долго вследствие требования нашего посланника в Пекине.
