Всеволод Воеводин - Буря
Я спал. Черная ночь навалилась мне на глаза. Приятно было вытянуться на койке, но сон не давал мне отдыха. Тяжесть давила на грудь, и я задыхался и порою не мог понять, то ли я сплю, то ли просто темно в каюте, и лежу я, открыв глаза, и думаю, и в темноте мелькают обрывки виденного сегодня. Я видел уродливо изогнувшиеся пласты гранита, грязно-серые гнезда, черный камень удивительных форм, без конца черный камень, бесконечно разнообразный и бесконечно однообразный. Гранитные волны ходили в моих глазах, гранит колебался, смещались его пласты, они волновались, они изгибались, как змеи, мокрые змеи на черном сыром граните. Я видел тенистые, серые ущелья, какие-то закоулки, тенистые и сырые, какие-то темные струйки воды, плесень, копошащуюся, живую плесень, смотрящую на меня неподвижными, холодными, злыми глазами. И тут я начинал метаться по койке, и страх душил меня, как будто страх был живым человеком, прыгнувшим мне на грудь. Я чувствовал его тяжесть, метался и не мог освободиться от него. И за мной следили холодные, злые глаза. Может быть, я просыпался и кричал, может быть, мне снилось, что я кричу.
И снова в темноте мелькали обрывки виденного мною сегодня.
Белые крылья без устали взмахивали передо мной. У меня рябило в глазах и голова кружилась, а крылья всё взмахивали, монотонно и ровно, и странно — меня не усыпляла эта монотонность. В ней было нехорошее что-то, — я скоро увидел, что у птиц не было ни туловищ, ни голов, только крылья и между крыльями по одному глазу, зло и внимательно смотревшему на меня. Крыльев были, наверное, тысячи, и тысячи были этих внимательных глаз. Они смотрели на меня, и я метался по койке, кричал, или мне снилось, что я кричу, и задыхался.
Стих шум крыльев. В тишине я шел по тенистому ущелью. И, не поворачивая головы, как-то спиною видел, что на меня смотрят из темноты расселины два очень внимательных глаза. Я чувствовал их, я ясно представлял себе, как они глядят на меня, и я не мог обернуться. Проснувшись, я слышал ещё свой крик. Мой голос, негромкий, тонкий, дрожащий от ужаса, казалось, ещё звучал в темной и спокойной каюте. Я был весь в поту. Я сел на койке и перевел дыхание. Наверху посапывал Свистунов, под настилом плескалась вода в цистерне, всё кругом было обжитое, знакомое и уютное. Я сидел, и у меня колотилось сердце, и нога неслышно и мелко стучала о пол. Я начал думать, что было страшного в моем кошмаре. Не гранит, не белые крылья, не плесень и сырость. Я вспомнил, как у меня сжалось сердце, как будто я узнал ужасные новости. Я вспомнил глаза, не дававшие мне покоя. Уже не во сне — наяву видел я их в тенистом ущелье около водопада. Ну, конечно, как мог я о них не думать. Я вспомнил заспанные лица Мацейса и Шкебина, их удивительно крепкий сон, и смешные фразы, сказанные ими, теперь казались мне нарочитыми. Да, минуту назад они следили за мной бессонными злыми глазами, а через минуту, как убитые, спали, храпели и никак не могли проснуться. Тяжесть кошмара прошла окончательно. У меня была ясная, холодная голова. От этого мне было еще страшнее. Я сопоставлял факты, такие ясные, такие бесспорные, и удивлялся, как раньше я не сопоставил их. Соломенная пещера. Паспорта… Теперь я был уверен, что это мне не привиделось. Парни, списавшиеся с судна, случайно попавшие на него. Их ужас, когда они увидели цифру 89 на спасательном круге. Их самовольная отлучка на берег. Не могло же, на самом деле, им, опытным морякам, так хотеться на птичий базар, чтобы они пошли на такое серьезное нарушение дисциплины. Их исчезновение на берегу. Почему они выбрали для сна самое неудобное, холодное и сырое место? Да, наконец, они не спали, а притворялись спящими. Они прятались. Они хотели остаться на берегу. Они боялись моря? Нет, они боялись именно 89-го. Я быстро одевался, думая об этом. Мне трудно было застегнуть пуговицы, так у меня прыгали пальцы. Я уже натянул сапоги, когда вспомнил самый последний случай. Я вспомнил кружку, выпавшую из рук Мацейса, белое его лицо. Шкебина, быстро вышедшего из столовой. О чем говорили перед этим? О том, что пора на вахту, что мы шалопаи? Нет, о шторме, о двенадцатибалльном шторме, идущем на нас. Они боялись шторма? Ерунда, шторма никто не боится. Они боялись шторма на «РТ 89». Я понял, что должен торопиться. Я был одет. Что делать? Идти к капитану? Свистунов ровно и спокойно посапывал носом. Я взял его за плечо.
— Свистунов, — сказал я, — дядя Коля, проснитесь.
Он сонно посмотрел на меня и пробормотал:
— Уйди ты!
Но я продолжал его тормошить:
— Слушайте меня, ну! Только выслушайте и будете опять спать.
Зевая, приподнялся он на локте, и я, сбиваясь и торопясь, стал говорить о глазах в расселине, о том, что Мацейс и Шкебин не спали, о том, что они боятся шторма. Впрочем, я скоро замолчал. Голова Свистунова опустилась на подушку, глаза закрылись, он похрапывал спокойно и ровно.
Махнув рукой, я вышел из каюты. Куда идти? К капитану? Я с детства боялся глупых и смешных положений. Я снова перебирал все факты. Что я, в сущности, мог ему рассказать? Что они испугались, попав на тральщик? Это было естественно. Даже то, что с ужасом смотрели они на круг с номером тральщика, тоже было понятно. Кому же хочется оказаться на судне, с которого только что он списался? Рассказать про глаза, смотревшие из расселины? Странная история, и почему я тотчас же не сказал об этом? Мне могло показаться. Я был в нервном, приподнятом состоянии. О кружке, выпавшей из рук? Смешная улика. Мало ли у кого падают из рук кружки. Сейчас, когда я стоял в пустом коридоре кубрика, мне всё это казалось совсем не таким уже ясным.
Я открыл было дверь в каюту, решив ложиться снова спать, но сразу же закрыл её. Так или иначе, а спать я не мог. Я решил найти Мацейса и Шкебина, посмотреть на них, убедиться, что с ними всё в порядке.
Я обошел кубрик. Заглядывая в каюты, я видел сонных, раскинувшихся на койках людей, открытые рты, свесившиеся с коек руки, я слышал храп и сопение, иногда сонное бормотание спящих. Здорово люди спят на море. Кажется, только я не спал в эту предштормовую ночь. Нет, Мацейса и Шкебина не было в кубрике. Их койки были помяты, но пусты. Мне казалось, что они хранят ещё тепло тел.
Беспокойство не оставляло меня. Я вышел на палубу. Белый молочный туман стоял в воздухе. Я закрыл за собою дверь, и она исчезла за белой стеною. В двух метрах я уже ничего не видел. Тральщик шел спокойно и ровно. Я обошел палубу и полубак — ни души. Только наверху сквозь туман пробивался еле заметный свет.
Я зашел в столовую. Вахта сидела за столами и, разделившись на партии, играла в «козла». Что было делать во время перехода? Судно было готово к шторму, всё было убрано, вымыто и вычищено. Ещё стоя в дверях, я был уверен, что Мацейса и Шкебина нет в столовой. Их и в самом деле не было. Я убедился в этом с первого взгляда.
