Густав Эмар - Золотая Кастилия (сборник)
Несколько дней тому назад корабль Компании привез полторы сотни наемников, и в их числе находились несколько женщин, по большей части молодых и хорошеньких, но развратных, которых полиция задержала на улице и которые без всякого суда были отправлены в Америку. Женщины эти также должны были в результате торгов достаться колонистам, но не как невольницы, а как жены. Союзы эти, заключенные по цыганскому обычаю, должны были длиться определенный промежуток времени, не больше семи лет, если только не последует взаимного согласия супругов, но этого не случалось почти никогда, а по окончании этого срока они расходились и каждый имел право вступать в новый брак.
Работники были привезены с корабля на остров уже два дня назад. Эти два дня были им даны для того, чтобы они могли немного прийти в себя от усталости, накопленной во время продолжительного морского путешествия, погулять и подышать живительным воздухом земли, которого они были так долго лишены.
К тому моменту, когда подошли два флибустьера, торги шли уже полчаса, в сарае была целая толпа колонистов, желавших купить невольников — мы вынуждены употреблять это слово, потому что эти бедные оборванные работники были не чем иным, как рабами. При появлении Монбара толпа расступилась, и ему довольно легко удалось в сопровождении капитана встать возле губернатора, кавалера де Фонтенэ, возле которого уже находились самые знаменитые авантюристы. Здесь же присутствовал и Мигель Баск.
Кавалер де Фонтенэ учтиво приветствовал Монбара, он даже встал со своего места и сделал два шага ему навстречу, что флибустьерам очень понравилось и за что они были очень признательны губернатору; эта честь, оказанная самому знаменитому среди них, отражалась на всех них. Обменявшись несколькими учтивыми словами с губернатором, Монбар наклонился к Баску и спросил его:
— Ну что, матрос?
— Испанец на люгере, — ответил Мигель, — под присмотром Тихого Ветерка.
— Стало быть, я могу не беспокоиться?
— Конечно.
Во время этого разговора торги продолжались. Все работники были проданы, кроме одного, который стоял в эту минуту на помосте возле агента Компании, исполнявшего роль аукциониста; ему было поручено восхвалять достоинства человеческого товара, предложенного присутствующим. Выставленный на продажу человек был малый небольшого роста, коренастый, крепкого сложения, лет двадцати шести, с жесткими, решительными и умными чертами лица; его серые глаза излучали отвагу и веселье.
— Жан-Франсуа Но, родившийся в провинции Пуату, в местечке Сабль д'Олоне, — сказал агент Компании, — двадцати пяти лет, сильный и здоровый матрос. Сорок экю за Олоне, сорок экю за три года, господа!
— Тот, кто меня купит, провернет выгодное дельце, — сказал Жан-Франсуа Но.
— Сорок экю, — продолжал агент, — сорок экю, господа! Монбар обернулся к работнику.
— Как, негодяй, ты матрос, и вместо того, чтобы присоединиться к нам, ты продал себя? Какой же ты малодушный!
Олоне засмеялся.
— Вы не понимаете! Я продал себя потому, что это было необходимо, — отвечал он, — для того, чтобы моя мать могла перебиться во время моего отсутствия.
— Как это?
— Что вам за дело? Вы пока что не мой господин, а если и станете им, то не будете иметь права расспрашивать меня о моих личных делах.
— Ты кажешься мне храбрым человеком.
— Мне самому это кажется. Я хочу сделаться таким же флибустьером, как и все вы, а для этого мне необходимо поучиться ремеслу.
— Сорок экю! — вскричал агент.
Монбар внимательно посмотрел на работника, твердый взор которого медленно потупился пред его взором, потом, оставшись весьма удовлетворенным результатами изучения, обернулся к агенту.
— Хорошо, замолчите, — сказал он, — я покупаю этого человека.
— Олоне присужден Монбару Губителю за сорок экю, — сказал агент.
— Вот деньги, — отвечал флибустьер, бросая на стол горсть серебра. — Пойдем, — приказал он Олоне, — ты теперь мой работник.
Тот спрыгнул с помоста и с радостным видом подбежал к Монбару.
— Так это вы Монбар Губитель? — с любопытством спросил он.
— Ты, кажется, меня допрашиваешь, — смеясь, сказал флибустьер, — однако твой вопрос кажется мне вполне естественным, и на этот раз я тебе отвечу, — да, это я.
— Раз так, я благодарю, что вы купили меня, Монбар! С вами я наверняка быстро стану знаменитым.
По знаку своего нового господина он почтительно стал позади него.
Начиналась самая любопытная для авантюристов часть торгов — продажа женщин. Эти бедные и несчастные женщины, по большей части молодые и хорошенькие, дрожа поднимались на помост и, несмотря на свои усилия не теряться, краснели от стыда; горячие слезы текли по их лицу при виде взглядов всех мужчин, пылкие глаза которых были устремлены на них. Компания получала особенно большие барыши на женщинах, потому что она захватывала их даром и продавала как можно дороже. Мужчины обычно шли с молотка по цене от тридцати до сорока экю и не могли продаваться дороже, женщины же продавались с аукциона за большие деньги; только губернатор имел право остановить продажу, когда цена казалась ему довольно высока.
Женщины всегда присуждались покупателю среди криков и насмешек, весьма неприличных, над флибустьерами, которые не боялись пускаться по брачному океану, наполненному подводными камнями.
* * *
Красивая Голова, этот свирепый флибустьер, о котором мы уже говорили, купил, как и намеревался, двух работников взамен двух умерших, как он выражался, от лености, но в действительности от его ударов. Потом, вместо того, чтобы вернуться домой, он поручил работников своему надзирателю, потому что у флибустьеров, — у владельцев негров, были надзиратели, смотревшие за работой белых невольников, — и остался, с живейшим участием следя за продажей женщин. Друзья его подшучивали над ним, но он только презрительно пожимал плечами и стоял, скрестив руки на дуле своего длинного ружья и упорно устремив глаза на помост.
Там заняла место молодая женщина, нежная, деликатная, почти ребенок, с белокурыми кудрявыми волосами, падавшими на ее белые худощавые плечи. Гладкий и задумчивый лоб, большие голубые глаза, наполненные слезами, свежие щеки, крошечный ротик заставляли ее казаться гораздо моложе, нежели она была в действительности; ей было восемнадцать лет. Тонкий и гибкий стан, кроткий вид, словом все в ее восхитительной наружности имело обольстительное очарование, составлявшее полный контраст с решительными и пошлыми ухватками женщин, появлявшихся на помосте до и после нее.
