Константин Станюкович - Сочинения
Захарыч предвкушал удовольствие «треснуть» на берегу, но удовольствие это несколько омрачалось боязнью напиться, как он выражался «вовсю», то есть до полного бесчувствия (как он напивался, бывало, в прежнее время), так как командир «Коршуна» терпеть не мог, когда матросы возвращались с берега в виде мертвых тел, которые надо было поднимать на веревке со шлюпки. И старший офицер, покровительствующий Захарычу, как лихому и знающему боцману, не раз предупреждал его, чтобы он не «осрамился» перед капитаном, и Захарыч выдерживал характер. Хотя он обыкновенно и возвращался с берега сильно пьяный, иногда и с подбитым глазом после драки с кем-нибудь из иностранных матросов (Захарыч был во хмелю задорен и необыкновенно щекотлив в охранении национального достоинства) и обязательно без носового платка, тем не менее всегда на своих ногах и даже способный отрапортовать: «Честь имею явиться!»
– Первая вахта во фронт!
Отправляющиеся на берег матросы выстроились. Вышел капитан и, ставши перед фронтом, произнес маленькое напутствие. Он объяснил, как вредно в жарком климате напиваться без меры и как легко от этого серьезно заболеть и даже умереть, и просил матросов быть воздержаннее.
– Смотрите же, ребята, помните, о чем я вас прошу!
– Будем помнить, вашескобродие! – отвечали матросы.
– Дайте мне слово, что вы будете смотреть друг за другом и что никто из вас не вернется на корвет в свинском бесчувственном виде. Это недостойно порядочного матроса. Обещаете своему командиру?
– Обещаем, вашескобродие.
– Я вам верю, братцы. Ну, с богом, отправляйтесь погулять! Андрей Николаевич, прикажите сажать людей на баркас, – обратился капитан к старшему офицеру.
Скоро баркас и катер, полные матросов, отвалили от борта. С командой отправились офицер и гардемарин.
К вечеру шлюпки вернулись с берега с гулявшими матросиками. Многие были сильно выпивши и почти все навеселе, но ни одного не пришлось поднимать на горденеке.
– Соблюли себя, значит, как следует, милый баринок, – говорил значительно подвыпивший Михаила Бастрюков, обращаясь к Ашанину. – Нельзя, «голубь» просил… Небось, помнил всякий и пил с рассудком… Даже и Захарыч может лыко вязать… То-то оно и есть, Владимир Миколаич, добрым словом всего достигнешь… А ежели, примерно сказать, страхом… все бы перепились, как последние свиньи… Но только, я вам доложу, эта самая арака ничего не стоит против нашей водки…
– А город понравился?
– Непутевый город… дикий быдто какой-то… И все черномазые, барин… арапы как есть… И жалко глядеть на них…
– Отчего жалко?
– Тоже и у их беднота… по всему видно… Терплят… И везде, видно, который ежели простой народ, то терплит… Во всех царствах одно им положение! – философически прибавил Бастрюков. – Разве вот что англичане да французы быдто с форцом… Там и простой народ, а с понятием… И с большим по-ня-ти-ем! Как вы полагаете?.. Небось не то что мы, чумазые…
На другое утро командир благодарил матросов и велел отпустить на берег вторую вахту. И ей он сказал то же напутствие и взял то же обещание. С рассветом следующего дня предположено было сняться с якоря.
Вторая вахта сплоховала. В числе гулявших матросов четверо возвратились мертвецки пьяными. Их подняли из баркаса на горденях.
– Осрамили вовсе себя, – говорил в тот же вечер на баке Бастрюков. Свиньями оказались перед «голубем». Что-то он с ними сделает?
– А прикажет всыпать, вот что сделает! – заметил кто-то.
– Ни в жисть!.. Голубь драть не станет! – уверенно возразил Бастрюков.
– Во всяком случае накажет…
– Наказать их следует, это положим, – согласился Бастрюков, – но какое он наказание придумает?.. Разве в трюм посадит…
Вопрос о том, что будет с четырьмя матросами, не сдержавшими обещания, сильно занимал команду. Интересовало это и офицеров, и особенно Ашанина.
В самом деле, как поступит в данном случае Василий Федорович?..
Некоторые офицеры, так называемые «дантисты», далеко не разделявшие гуманных взглядов своего командира, втайне негодовавшие, что он запретил бить матросов, и, случалось, все-таки бившие их тайком, когда капитана не было наверху, – эти господа находили, что капитану ничего не остается сделать, как приказать высечь этих четырех пьяниц для примера прочим. И они уже злорадствовали, что «филантропу» – так называли в насмешку Василия Федоровича господа «дантисты» – придется впасть в противоречие со своими взглядами на телесное наказание.
Но, разумеется, этого не случилось, и капитан придумал провинившимся такую кару, которая повергла решительно всех на корвете в изумление – до того она была оригинальна и не соответствовала тем обычным наказаниям, которые в те времена практиковались во флоте.
Корвет уже был на ходу, когда после подъема флага велено было поставить команду во фронт. Когда команда выстроилась, капитан, поздоровавшись с людьми, проговорил:
– Ребята! все вы исполнили обещание, данное вами своему командиру, и только четверо из вас не сдержали слова и вернулись вчера с берега мертвецки пьяными… Выходи вперед, пьяницы!
Четверо матросов, среди которых был и марсовой Ковшиков, вышли, несколько смущенные, вперед.
– Вам так нравится водка, что вы не сдержали своего слова?.. Эй, баталер!
Баталер вышел вперед.
– Вынеси сюда водку и поставь перед этими пьяницами… Пусть опять напьются, если у них совести нет!
И, обращаясь к старшему офицеру, прибавил:
– Андрей Николаевич! прикажите сделать загородку и велите посадить туда этих пьяниц!
– Слушаю-с! – отвечал старший офицер, не показывая вида, как удивляет его такое странное наказание.
– Пусть сидят там перед водкой… Пусть налижутся, как свиньи, если водка им дороже чести. По крайней мере, я буду тогда знать, что они не достойны моего доверия!
С этими словами капитан ушел. Команда разошлась, недоумевающая и пораженная.
Через пять минут четыре матроса уже сидели в от гороженном пространстве на палубе, около бака, и перед ними стояла ендова водки и чарка. Матросы любопытно посматривали, что будет дальше. Некоторые выражали завистливые чувства и говорили:
– Вот-то наказание… Пей до отвалу!
– Малина, одно слово!
– Эх вы… бесстыжие люди!.. чего здря языком мелете! – промолвил Бастрюков, тоже несколько сбитый с толка придуманным наказанием. – Надобно вовсе совесть потерять, чтобы прикоснуться теперь к водке.
– Уж оченно лестно, Михаила Иваныч! – смеялись матросы.
Посмеивались, и не без злорадства, и некоторые офицеры над этой выдумкой «филантропа» и полагали, что он совсем провалится с нею: все четверо матросов перепьются – вот и все. Слишком уж капитан надеется на свою психологию… Какая там к черту психология с матросами! – перепьются и будут благодарны капитану за наказание. То-то будет скандал!
Особенно злорадствовал ревизор, лейтенант Степан Васильевич Первушин, любивший-таки, как он выражался, «смазать» матросскую «рожу» и уверявший, что матрос за это нисколько не обижается и, напротив, даже доволен. Злорадствовал и Захар Петрович, пожилой невзрачный артиллерийский офицер, выслужившийся из кантонистов и решительно не понимавший службы без порки и без «чистки зубов»; уж он получил серьезное предостережение от капитана, что его спишут с корвета, если он будет бить матросов, и потому Захар Петрович не особенно был расположен к командиру. Он то и дело выходил на палубу, ожидая, что наказанные перепьются, и весело потирал руки и хихикал, щуря свои большие рачьи глаза.
– Ну, что, не перепились еще, Захар Петрович? – встретил его вопросом ревизор, когда артиллерист возвращался в кают-компанию.
– Нет еще… Пока, можно сказать, ошалели от неожиданного счастия… Как это ошалевание пройдет, небось натрескаются…
В кают-компании составлялись даже пари. Молодежь – мичмана утверждали, что разве один Ковшиков напьется, но что другие не дотронутся до вина, а ревизор и Захар Петрович утверждали, что все напьются.
Капитан в это время ходил по мостику.
Ашанин, стоявший штурманскую вахту и бывший тут же на мостике, у компаса, заметил, что Василий Федорович несколько взволнован и беспокойно посматривает на наказанных матросов. И Ашанин, сам встревоженный, полный горячего сочувствия к своему капитану, понял, что он должен был испытать в эти минуты: а что, если в самом деле матросы перепьются, и придуманное им наказание окажется смешным?
– Господин Ашанин! Подите взглянуть, пьет ли кто-нибудь из наказанных, – сказал капитан.
– Есть! – ответил Володя и пошел на бак.
Все четверо матросов были видимо сконфужены неожиданным положением, в котором они очутились. Никто из них не дотрагивался до чарки.
Серьезное лицо капитана озарилось выражением радости и удовлетворения, когда Ашанин доложил ему о смущении наказанных.
– Я так и думал, – весело промолвил капитан. – Только на Ковшикова не надеялся, думал, что он станет пить.
